САМОИСТЯЗАТЕЛЬ
Тебя ударю я спокойно
И равнодушно, как мясник.
И слез живительный родник
Я вызову в пустыне знойной!
Немой поток соленых вод
Твои излить заставлю вежды.
Мое желанье, в час надежды,
На влаге горькой уплывет,
Как парусник зарей туманной,
И сердце сладко опьянят
Рыдания и прозвучат
Веселым боем барабана.
Ведь я фальшивый резкий звук
В громах симфонии священной.
Я внял Иронии презренной
И стал рабом нечистых рук.
Она меня лишила веры.
Всю кровь яд черный напитал.
Я — мгла зловещая зеркал,
В которых виден лик Мегеры!
Я — рана красная и нож;
Пощечин злых удар и щеки;
Распятый раб и крест жестокий;
Я и палач, и жертва тож.
Я сердца моего унылый
Вампир — один из ряда тех,
Кому назначен вечный смех
Взамен улыбки легкокрылой!
I
Предвечный Образ, павший с неба
И поглощенный роковой
Свинцово-мутною волной
Во тьме беззвездного Эреба;
Неосторожный Ангел, в путь
Пустившийся в морях запретных,
На дне кошмаров беспросветных,
Где он рискует утонуть,
Когда (смертельное томленье!)
Его влечет водоворот,
Что песнь безумную поет
И кружится волчком сквозь тени;
Несчастный пленник темных чар,
В его попытках безнадежных
Бежать от гнета стен острожных
И всех ему грозящих кар;
Дрожащий грешник, без лампады
Сходящий вечною тропой
Над бездной мрачной и сырой,
По лестницам неверным Ада,
Где звери мерзкие видны,
Чьи фосфорические очи
Усугубляют сумрак ночи
И жуть могильной тишины;
Корабль беспомощный, в хрустальной
Ловушке полюса, найти
Вотще стремящийся пути
На волю из тюрьмы печальной;
— Эмблемы горьких наших мук,
Символ судьбы неизменимой
И знак, что Дьявол, нам незримо,
Не покладает властных рук!
II
Порою сердце отражает
В себе самом свой лик ночной!
Колодец Истины немой,
Где, как маяк, на дне сияет
Звезда, насмешливо-светла,
Чар сатанинских излученье,
Единый дар и облегченье,
— Сознанье собственного Зла!
Часы! зловещий бог, бесстрастный и жестокий,
Чей перст нам говорит с угрозой: Близок день!
Тебя охватит страх, и сердце, как мишень,
Пронзит дрожащая стрела тоски глубокой.
Младое счастие сокроется навек,
Как легкий рой сильфид за сень кулисы мчится.
Мгновенье каждое лишит тебя частицы
Сужденных каждому, но неповторных нег.
Три тысячи шестьсот раз в час Секунда строго
Прошепчет голосом звенящим: Не забудь!
И каждый новый Миг гласит: уж не вернуть
Меня, и сил твоих я высосал немного!
Rеmеmbеr! Sоuviеns-tоi! Ты помни! (Ту же речь
Веду на языках я разных глоткой медной.)
Беспечный человек, цени ты дар заветный
Минут и золото спеши из них извлечь.
Ты помни, помни ты, что Смерть игрок упорный,
И ей всегда везет в игре! Таков закон.
Уходит день и ночь восходит, близок сон.
Песка почти уж нет, раскрыт зев бездны черной.
Пробить уж должен час, когда всесильный Рок,
Когда мечты и честь, забытые так скоро,
Когда Раскаянье (последняя опора!) —
Все скажут: «Старый трус, умри! Исполнен срок!»
Не замедляй огня мучений.
Мне сердце мертвое согрей.
О страсть, терзанье душ, ты пене,
Небесная, внемли моей.
Богиня, утра воздух алый,
Свет в подземелиях моих,
Услышь мольбу души усталой,
Тебе поющей медный стих!
Пребудь царицей неизменной,
О страсть, приняв черты сирены
Из нежной кожи и шелков.
Иль мне налей тяжелых снов
В вино таинственно хмельное,
Страсть, привидение живое.
Куда б он ни поплыл по волнам океана,
Под солнцем пламенным иль ледяным лучом,
Христа ль служитель он, Цитеры ль гость желанный,
Будь он бродягою иль будь он богачом.
Скитался вечно ль он, иль кров обрел он рано,
Ленив ли мозг его, иль мысли бьют ключом,
Повсюду человек стоит пред тайной странной
И с дрожью смотрит вверх, как жертва под мечом.
Там, в выси, Небеса! Слепого склепа стены,
Лучистый потолок в театре жизни пленной,
Где каждый скоморох в крови своей скользит;
Гроза распутника, аскету — двери рая;
О крышка черная котла, где, погибая,
Всё Человечество ничтожное кипит!
У смертного одра отца, при ночнике,
Задумался скупец под стон и хрип недужный:
«У нас есть, кажется, запас на чердаке
Досок, уж ни на что не нужных».
Воркуя, говорит прелестница: «Полна
Душа любви, и Бог мне власть дал над сердцами».
— Душа! Душа ее насквозь прокопчена
Неугасимыми кострами!
Газетчик, мня себя лучом средь темноты,
Сбил с толку простеца и требует ответа:
«Скажи мне, где же тот создатель Красоты,
Защитник где, тобой воспетый?»
Распутник мне один встречался много раз,
Который, день и ночь зевая и тоскуя,
Твердит в мечтах своих бессильных: «Через час
Хочу начать я жизнь другую».
Часы меж тем гласят: «Созрел для вечных кар
Уж грешник. Ни к чему уж все предупрежденья.
Он слеп и глух и слаб — еще один удар,
И будет Суд и осужденье».
И Некто, всех смутив, является потом
С насмешкой гордою, им говоря: «Из чаши
Уже достаточно я вас поил вином
Во время черной Мессы вашей.
Вы в сердце все мое признали божество.
Лобзали вы тайком мое нагое тело.
Узнайте ж Сатану, и гнусный смех его,
И власть, которой нет предела.
Иль верить вы могли, двуличные рабы,
Что будет так легко владыку провести вам
И можно вырвать вам два дара у судьбы —
Спасенным быть и быть счастливым?
Охотник опытный давно добычи ждал,
И дичь должна теперь ему достаться в руки.
Я унесу вас всех к себе сквозь толщу скал,
Товарищи туманной муки;
Сквозь толщу унесу вас глины и камней,
Сквозь кучу вашего дымящегося пепла
К себе я в свой дворец, могил земных темней.
Давно надежда в нем ослепла;
Ведь он был выстроен из общих вам грехов,
И слава в нем моя, и гордость, и мученье».
— Труба Архангела с надзвездных берегов
Меж тем поет о воскресеньи
Всех тех, кто говорит: «Благословен Твой бич,
Господь! Да будет боль, Отец, благословенна!
Всей мудрости Твоей не можем мы постичь,
Но знаем, горе — дар бесценный».
И сладостью такой исполнен трубный глас
В святые вечера небесных жатв урочных,
Что песнь его струей пьянящею влилась
В сердца страдальцев беспорочных.
Часы, пробив двенадцать раз,
С насмешкою неумолимой
Хотят узнать, как провели мы
День, убегающий от нас.
Сегодня пятница совпала
С тринадцатым — срок роковой,
И долг забыли мы святой,
Хоть совесть нас и упрекала.
Мы надругались над Христом
И божеством его бесспорным,
И, приживальщиком покорным
У Креза сидя за столом,
Чтоб угодить тупому зверю,
Слуге земному Царства Тьмы,
Всему чужому льстили мы,
Всё оскорбив, во что мы верим.
Мы пред неправедным судом
Терзали жертв, палач наемный,
Склонясь пред Глупостью огромной
И пред ее железным лбом.
Мы целовали в упоеньи
Нелепый идол Вещества,
И наши вещие слова
Воспели мутный свет гниенья.
И наконец, чтоб утопить
В бреду рассудок уж нетвердый,
Мы, Лиры жрец державно гордый,
Чья слава — всем провозгласить
Потусторонних грез усладу,
Питьем забылись и едой.
— Укроемся во тьме ночной,
Скорее погасив лампаду!
