Владимир Высоцкий - Я не верю судьбе

В холода, в холода
От насиженных мест
Нас другие зовут города, —
Будь то Минск, будь то Брест, —
В холода, в холода…

Неспроста, неспроста
От родных тополей
Нас суровые манят места —
Будто там веселей, —
Неспроста, неспроста…

Как нас дома ни грей —
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей, —
Будто с нами беда,
Будто с ними теплей…

Как бы ни было нам
Хорошо иногда —
Возвращаемся мы по домам.
Где же наша звезда?
Может — здесь, может — там…

Вцепились они в высоту как в свое.
Огонь минометный, шквальный…
А мы всё лезли толпой на нее,
Как на буфет вокзальный.

И крики «ура» застывали во рту,
Когда мы пули глотали.
Семь раз занимали мы ту высоту —
Семь раз мы ее оставляли.

И снова в атаку не хочется всем,
Земля — как горелая каша…
В восьмой раз возьмем мы ее насовсем —
Свое возьмем, кровное, наше!

А можно ее стороной обойти, —
И что мы к ней прицепились?!
Но, видно, уж точно — все судьбы-пути
На этой высотке скрестились.

Мой сосед объездил весь Союз —
Что-то ищет, а чего — не видно, —
Я в дела чужие не суюсь,
Но мне очень больно и обидно.

У него на окнах — плюш и шелк,
Баба его шастает в халате, —
Я б в Москве с киркой уран нашел
При такой повышенной зарплате!

И сдается мне, что люди врут, —
Он нарочно ничего не ищет:
Для чего? — ведь денежки идут —
Ох, какие крупные деньжищи!

А вчера на кухне ихний сын
Головой упал у нашей двери —
И разбил нарочно мой графин, —
Я — мамаше счет в тройном размере.

Ему, значит, — рупь, а мне — пятак?!
Пусть теперь мне платит неустойку!
Я ведь не из зависти, я так —
Ради справедливости, и только.

…Ничего, я им создам уют —
Живо он квартиру обменяет, —
У них денег — куры не клюют,
А у нас — на водку не хватает!

Перед выездом в загранку
Заполняешь кучу бланков —
Это еще не беда, —
Но в составе делегаций
С вами ездит личность в штатском
Просто завсегда.

А за месяц до вояжа
Инструктаж проходишь даже —
Как там проводить все дни:
Чтоб поменьше безобразий,
А потусторонних связей
Чтобы — ни-ни-ни!

…Личность в штатском — парень
   рыжий —
Мне представился в Париже:
«Будем с вами жить, я — Никодим.
Вел нагрузки, жил в Бобруйске,
Папа — русский, сам я — русский,
Даже не судим».

Исполнительный на редкость,
Соблюдал свою секретность
И во всем старался мне помочь:
Он теперь по роду службы
Дорожил моею дружбой
Просто день и ночь.

На экскурсию по Риму
Я решил — без Никодиму:
Он всю ночь писал — и вот уснул, —
Но личность в штатском, оказалось,
Раньше боксом увлекалась,
Так что — не рискнул.

Со мной он завтракал, обедал,
Он везде — за мною следом, —
Будто у него нет дел.
Я однажды для порядку
Заглянул в его тетрадку —
Просто обалдел!

Он писал — такая стерьва! —
Что в Париже я на мэра
С кулаками нападал,
Что я к женщинам несдержан
И влияниям подвержен
Будто Запада…

Значит, личность может даже
Заподозрить в шпионаже!..
Вы прикиньте — что тогда?
Это значит — не увижу
Я ни Риму, ни Парижу
Больше никогда!..

В тюрьме Таганской нас стало мало —
Вести по-бабски нам не пристало.

Дежурный по предбаннику
Все бьет — хоть землю с мелом ешь, —

И я сказал охраннику:
«Ну что ж ты, сука, делаешь?!»

В тюрьме Таганской легавых нету, —
Но есть такие — не взвидишь свету!

И я вчера напарнику,
Который всем нам вслух читал,
Как будто бы охраннику,
Сказал, что он легавым стал.

В тюрьме Таганской бывает хуже, —
Там каждый — волком, никто не дружит.

Вчера я подстаканником
По темечку по белому
Употребил охранника:
Ну что он, сука, делает?!

Сказал себе я: брось писать, —
   но руки сами просятся.
Ох, мама моя рóдная, друзья любимые!
Лежу в палате — кóсятся,
   не сплю: боюсь — набросятся, —
Ведь рядом психи тихие, неизлечимые.

Бывают психи разные —
   не буйные, но грязные, —
Их лечат, морят голодом, их санитары бьют.
И вот что удивительно:
   все ходят без смирительных
И то, что мне приносится, всё психи эти жрут.

Куда там Достоевскому
   с «Записками» известными, —
Увидел бы, покойничек, как бьют об двери лбы!
И рассказать бы Гоголю
   про нашу жизнь убогую, —
Ей-Богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.

Вот это мука, — плюй на них! —
   они ж ведь, суки, буйные:
Всё норовят меня лизнуть, — ей-Богу, нету сил!
Вчера в палате номер семь
   один свихнулся насовсем —
Кричал: «Даешь Америку!» — и санитаров бил.

Я не желаю славы, и
   пока я в полном здравии —
Рассудок не померк еще, но это впереди, —
Вот главврачиха — женщина —
   пусть тихо, но помешана, —
Я говорю: «Сойду с ума!» — она мне: «Подожди!»

Я жду, но чувствую — уже
   хожу по лезвию ноже:
Забыл алфáвит, падежей припомнил только два…
И я прошу моих друзья,
   чтоб кто бы их бы ни был я,
Забрать его, ему, меня отсюдова!

У меня запой от одиночества —
По ночам я слышу голоса…
Слышу — вдруг зовут меня по отчеству, —
Глянул — черт, — вот это чудеса!
Черт мне корчил рожи и моргал, —
А я ему тихонечко сказал:

«Я, брат, коньяком напился вот уж как!
Ну, ты, наверно, пьешь денатурат…
Слушай, черт-чертяка-чертик-чертушка,
Сядь со мной — я очень буду рад…
Да неужели, черт возьми, ты трус?!
Слезь с плеча, а то перекрещусь!»

Черт сказал, что он знаком с Борисовым —
Это наш запойный управдом, —
Черт за обе щеки хлеб уписывал,
Брезговать не стал и коньяком.
Кончился коньяк — не пропадем, —
Съездим к трем вокзалам и возьмем.

Я уснул, к вокзалам черт мой съездил сам.
Просыпаюсь — снова черт, — боюсь:
Или он по новой мне пригрезился,
Или это я ему кажусь.
Черт ругнулся матом, а потом
Целоваться лез, вилял хвостом.

Насмеялся я над ним до коликов
И спросил: «Как там у вас в аду
Отношенье к нашим алкоголикам —
Говорят, их жарят на спирту?!»
Черт опять ругнулся и сказал:
«И там не тот товарищ правит бал!»

…Все кончилось, светлее стало в комнате, —
Черта я хотел опохмелять.
Но растворился черт как будто в омуте…
Я все жду — когда придет опять…
Я не то чтоб чокнутый какой,
Но лучше — с чертом, чем с самим собой.

Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.

И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не внатяжку, — хочешь —
     рви, —
Провисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого, — он или я.

   На коне, —
     толкани —
       я с коня.
   Только не,
     только ни
       у меня.

Не пью воды — чтоб стыли зубы —
     питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю.
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны — я ими печь топлю.

Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так…
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорви-голов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут с головой, — не говорю.

   На коне, —
     толкани —
       я с коня.
   Только не,
     только ни
       у меня.

И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых — это не углы.

Свободный ли, тугой ли пояс — мне-то что!
Я пули в лоб не удостоюсь — не за что.
Я весь прозрачный, как раскрытое окно,
И неприметный, как льняное полотно.

   На коне, —
     толкани —
       я с коня.
   Только не,
     только ни
       у меня.

Не ноют раны, да и шрамы не болят,
На них наложены стерильные бинты.
И не волнуют, не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.

   На коне, —
     толкани —
       я с коня.
   Только не,
     только ни
       у меня.

Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, — ведь уже нашли
     женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.

Устал бороться с притяжением земли —
Лежу, — так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается словно не во мне, —
Пора туда, где только ни и только не.

   На коне, —
     толкани —
       я с коня.
   Только не,
     только ни
       у меня.