Ольга Берггольц - Стихи

Я сердце свое никогда не щадила:
ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни
   в страсти…
Прости меня, милый. Что было, то было.
Мне горько. И все-таки все это — счастье.

И то, что я страстно, горюче тоскую,
и то, что, страшась небывалой напасти,
на призрак, на малую тень негодую.
Мне страшно… И все-таки все это — счастье.

Пускай эти слезы и это удушье,
пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье:
страшней всепрощенье. Страшней
   равнодушье.
Любовь не прощает. И все это — счастье.

Я знаю теперь, что она убивает,
не ждет состраданья, не делится властью.
Покуда прекрасна, покуда живая,
покуда она не утеха, а счастье.

…Пусть падают листки календаря,
пусть будет долог жизненный твой путь.
Но день двадцать шестого октября,
но первый снег его — забудь.
   Совсем забудь.

Как не было… Тот мокрый, вьюжный снег,
застывшее движенье городское
и дó смерти счастливый человек,
под артогнем бредущий человек
в жилье чужое, но еще людское.

Как буйствовала в подворотне мгла,
голодная, в багровых вспышках вьюга!
Как я боялась в доме — как ждала
войной-судьбою суженого друга.

О первый грозный, нищий наш ночлег,
горсть чечевицы, посвист канонады
и первый сон вдвоем…
   Забудь о нем навек.
Совсем забудь. Как не было. Так надо.

О, кáк я от сердца тебя отрывала!
Любовь свою — не было чище и лучше —
сперва волго-донским степям отдавала…
Клочок за клочком повисал на колючках.
Полынью, полынью горчайшею веет
над шлюзами, над раскаленной землею…
Нет запаха бедственнее и древнее,
и только любовь, как конвойный, со мною.
Нас жизнь разводила по разным дорогам.
Ты умный, ты добрый, я верю доныне.
Но ты этой жесткой земли не потрогал,
и ты не вдыхал этот запах полыни.
А я неустанно вбирала дыханьем
тот запах полынный, то горе людское,
и стало оно, безысходно простое,
глубинным и горьким моим достояньем.
…Полынью, полынью бессмертною веет
от шлюзов бетонных до нашего дома…
Ну как же могу я, ну как же я смею,
вернувшись, «люблю» не сказать
   по-другому!

А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет,
любви обманутой, больной,
ее нетленно чистый свет
всегда во мне,
   всегда со мной.
И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
   начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы — ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.

Есть у меня подкова, чтоб счастливой —
по всем велениям примет — была.
Ее на Херсонесе, на обрыве,
на бывшем поле боя я нашла.

В ней пять гвоздей,
   она ко мне по ходу
лежала
   на краю земном.
Наверно, пятясь, конь сорвался в воду
с отвесной кручи
   вместе с ездоком.

Шестнадцать лет хранила я подкову, —
недавно поняла,
какое счастье — щедро и сурово —
она мне принесла.

Был долгий труд.
   Того, что написала,
не устыжусь на миг — за все года, —
того, что думала и что сказала
раз навсегда.

Нескованная мысль, прямое слово,
вся боль и вся мечта земли родной, —
клянется херсонесская подкова,
что это счастие — всегда со мной.

А ты, моя любовь!
   Ведь ты была готова
на все: на гибель, кручу, зной…
Клянется херсонесская подкова, —
что это счастие — всегда со мной.

Нет, безопасных троп не выбирает
судьба моя,
   как всадник тот и конь —
тот, чью подкову ржавую сжимает
как символ счастия — моя ладонь.

Дойду до края жизни, до обрыва,
и возвращусь опять.
И снова буду жить.
А так, как вы, — счастливой
мне не бывать.