class="p1">Тонкость танцующих стволов пальм заканчивается зелёной вспышкой листьев – перьев птиц. Пальмы наклонены к океану, его свободному пространству – а не от его ветра, как деревья на севере. Камни черепашьего мыса в годовых кольцах роста. Розовый, коричневый, оранжевый, чёрный, серый. Настолько медленные, что рыбы могут выйти из воды и попрыгать на камнях, по мини-водопадам, растопыривая плавники. Между камнями лагуны таких же неспешных морских ежей, почти касающихся друг друга иглами, и кораллов.
На песке стволы деревьев расходятся на ноги-корни – не увязнуть и не потерять опоры. Между ними укроется метровый варан – и будет смотреть на подошедшего к нему. Обезьяны переходят тропу – большие салютуют хвостами, маленькие несутся вслед, чтобы не отстать, но никто не выпрашивает и никому не мешает. На деревьях у них свое пространство, а тропа не их. Попугаи не прячутся в листьях – знают, что люди мешать не будут. Павлины осматривают кокосовую рощу с высоты столбов ограды.
Где спокойствие океана и гор соединяется, вырастают листья, которые заваривают для долгих разговоров. Можно жить, собирая спокойствие – сушить его, складывать в мешки и продавать в другие страны. Камни от него иногда становятся прозрачнее – кто-то называет их драгоценными, может быть, потому, что ему самому не хватает способности преломлять и окрашивать свет. Водопады не грохочут и не ломают – разбиваются на десятки струй, блестят и освежают. Европа прислала крепости с корнями подземных казематов, но медленность разъела их пушки. Целее галереи и веранды домов, маяки, библиотеки. Но поезд настолько неспешен среди чайных кустов, что никому не запрещают стоять на подножках и высовываться из окон. Брошенный локомотив зарос розами. Спокойствие собирает яркость красок – цветов, листьев, неба. Или собрано этой яркостью?
Будды сидят на углах и очень громко разговаривают вечером – слышно за несколько километров. Буддильники? Ступы храмов будто ракетами в небо – но так объёмны, что и не думают о полете. Там предложат остановиться, завяжут белую ленточку на запястье – а дальше думайте и обходитесь сами. Потому что храм – это и микроскопический пруд с островком, и капюшон кобры, заслоняющий Будду от солнца. Другие храмы в пёстрой мелочности статуй, пытающихся ответить на все, но только путающихся во множестве собственных рук. Работают другие боги, что над водителем автобуса – без них из хаоса движения не выбраться. Египетские скарабеи тоже тут, катят свои навозные солнца, но никто не обращает на них внимания. Продолжает злиться выброшенная на песок толстая колючая рыба – на неё не смотрят.
Городки пронизаны водой, в них не тесно даже на рынках, на оградах сидят белые цапли и ярко-голубые зимородки. На стенах рисуют цветы и лица девушек. Жулик-таксист украшает свою машину надписью «Nobody honest in the world» – но обманывают здесь на такие деньги, что улыбнешься, а не расстроишься. Башни с часами – разве что в столице. Там же и архитектура. Сороконожки желтыми ногами переходят дорогу по светофору. На потолках берегут от комаров веселые гекконы, на стенах – флегматичные лягушки. Лотосы в чаше у входа в дом. Дверь хорошо подпирать большой раковиной. Пальме лень выпрямиться, и она стелется по земле. Не только до ядра – до скорлупы кокосового ореха трудно добраться через плотные волокна. Но спокойствие даёт силы.
Но и беспокойство не оставим. Внутренний ветер океана, красное дно болот. Запутываться в скорости и медленности, во встречах и убеганиях, терять в пространстве и находить снова. Узкие лодки балансируют на воде.
Свет идет отовсюду, нет единственного источника – или он тот, что везде. Мир – дробность и подробность, касание теней. Тихий звук переливающейся из чаши воды. Орнамент настолько тонкий, что камень становится не кружевом, а туманом, в котором переплетаются струйки плотнее. Перьями неизвестных птиц. Арка окна стала оборками каменных занавесок. Белый принимает ритм теней от белых же выступов. Включает в себя свет, проходящий белые решетки окон. Мир и есть белый свет. Кипение белых огней в высоте.
Игра оттенков. И одновременно вторжение чистого зелёного, синего, красного, чёрного мозаик. Переплетения. Никаких ровных поверхностей, прямых углов. Из стены выходят колонны, входят ниши. Потолки не плоские, своды переполнены игрой выступов. Ничего стабильного. Не вечен и дом эмира.
Тонкости камня отвечает тонкость колонн. Они стараются как можно меньше мешать на земле. Небо твёрже. Классические ордеры вспоминаются тут как кошмар занудства. Капители некоторых колонн – отдельные дома с решетчатыми балконами. Город в небе. Потолки – длинные корабли, сталактиты, купола. Порой темнеющее над белым туманом небо вечера. Зал вселенная – с орнаментом цветов внизу и звёзд на куполе. Но яркость звёзд и на панелях под окнами, и по бокам дверей. Звёздное небо бань.
Лёгкость и тени. Центр дома – главное сокровище пустыни, вода. И сад, воссоздание рая на земле. Текучесть, переменчивость – жизнь. Отражение тоже включено в здание – чтобы удвоить его, сделать растущим из воды. Арки кустов, колонны деревьев. Кто отличит, где сад, где дворец. Где звёзды, где цветы. Вода течет по перилам лестницы – возьмись за неё и иди спокойно.
Вглядываясь в орнаменты, где не что-то определенное, а – может быть – листья, рыбы, птицы, проступающие и снова исчезающие лица. Просто формы – которых человек, оказывается, может создать гораздо больше, чем природа. Ритмическое повторение линий – танец. Камень танцует.
Вихри пространства и одновременно торжество геометрии. Праздник воображения. Удаленность влекущего света. Многоступенчатые перспективы арок. Лабиринты коридоров – двери скважинами огромных ключей. Если твёрдое – то скорее резьба по кости громадных слонов, чем камень. Грани восьмиугольной звезды переламываются сами и дают место всё новым изломам. Тысячи рифм окон с выступами и впадинами вокруг – рифмованную поэзию придумали чуть раньше, но почти там же.
Чаши с водой вместо кадок с цветами. Приветствующая раскрытая ладонь над воротами. Подковы дверей, пришедшие еще от готов, которые всё свое везли на своих конях. Выход в движение, постоянная память о нем. Над несколькими воротами высечены ключи с кисточкой. Открытие всегда с хвостом. Башни крепостных стен, несмотря на амбразуры и оборонительное занятие, могут оказаться внутри полными тех же ростков и побегов камня, заплетающего плющом внутренние стены.
Окна молелен выходят на пейзажи – чтобы взгляд на горы и город участвовал в обращении к богу. В бассейне сада свободно кувшинкам и сетчатой змее. Один дворец разломал уволенный губернатор – если больше не его, пусть не достанется никому. Так абсурдно поступают только с живым любимым.
