И вот наступает грустное прощание наших героев. Они любят друг друга, но никто из них не решается в этом признаться.
Как кончится эта история – разлукой или свадьбой – говорить еще рано. Скорее всего, расставанием. Пока лишь выдуманы контуры сюжета, который в процессе написания может и должен углубиться, расшириться или в чем-то измениться.
Мне кажется, на этой основе удастся создать веселую, забавную, чистую и трогательную историю о том, как два очень разных человека, находящиеся на разных полюсах, встречаются в этой жизни, как они находят общий язык и, более того, находят друг друга. Даже если они не сберегут свою любовь, все-таки она у них состоялась. А это уже немало! Каждый из наших героев становится своеобразным Пигмалионом для другого. Любовь очищает и преображает как русскую докторшу, так и итальянского телекомментатора. К концу рассказа у героини должны исчезнуть сухость, педантизм, наукообразность. И, наоборот, должны проявиться нежность, душевность, доброта, женское очарование. А комментатор должен стать не только стройным, но и преобразиться духовно. Быть более деликатным, глубоким, застенчивым, серьезным…
После написания сценария я намереваюсь реализовать эту комедию в качестве режиссера-постановщика.
Режиссер и драматург Эльдар Рязанов
Москва, 14 февраля 1982
Не скрою от читателя, что некоторые коллизии в этом сюжете отразили личное знакомство автора с клиникой. Ибо довелось мне лежать в ней трижды и на своей шкуре испытать тяжелые голодные муки. Но это другая история…
Не буду рассказывать о сложных ситуациях, связанных с осуществлением совместных постановок, но, в общем, затея моя сорвалась. Тем временем я снял «Вокзал для двоих», а затем и «Жестокий романс». Заявка же намертво залегла среди бумаг так называемого архива. Как поэт, я вышел из подполья и стал публиковаться. Моими стихами заинтересовался молодой провинциальный композитор. Он сочинил несколько песен на мои тексты. Однажды он сказал, что хотел бы сделать мюзикл, поинтересовался, нет ли у меня какого-нибудь сюжета в загашнике, который можно было бы использовать для музыкальной пьесы или сценария. Тут я вспомнил о заявке «Толстый и тонкая» и извлек ее из бумажных глубин. Композитор прочитал, возбудился и стал уговаривать меня написать пьесу с вокальными и танцевальными номерами.
Для пробы я сочинил несколько стихотворных текстов для одного из эпизодов – подпольной вечеринки толстяков и дистрофиков. Композитор регулярно звонил мне, рассказывал, как движется работа, призывал меня вплотную заняться пьесой. Но я решил сначала послушать какие-то из написанных мелодий. Да и занят был очень фильмом «Небеса обетованные». А потом композитор вдруг перестал звонить, и я узнал, что он с семьей переехал в Америку. Связь оборвалась. Позже кто-то из общих знакомых рассказывал мне, что композитор играет на свадьбах и похоронах эмигрантов, что его музыкальная карьера в Штатах не состоялась. Жаль, ибо человек он несомненно одаренный…
А злополучная заявка снова была запрятана в стол. Но несколько стихотворений осталось. И, когда затевалась эта книжка, я вспомнил свою нематериализованную идею, достал заявку и перечитал ее. Честно скажу, посетовал, что не сочинил в свое время пьесу для мюзикла. Сюжет показался мне (а я читал его совершенно свежими глазами) забавным, вполне достойным воплощения. Но я уже вряд ли когда-либо вернусь к «Толстому и тонкой».
Во всяком случае, я рад, что читатель познакомился с эскизом произведения, с первоначальным замыслом.
А теперь несколько стихотворений для ненаписанного мюзикла…
Песни из неосуществленного мюзикла
Порою верим мы в пустое,
чему, понятно, не бывать.
Надежда ничего не стоит,
ее не стоит отнимать.
Увижу ль через год подснежник?
Войду ль еще в морскую гладь?
Грош ломаный – цена надежде,
ее не надо отнимать.
Опять гонюсь за красотою,
хотя и знаю – не догнать.
Надежда ничего не стоит,
ее не стоит отнимать.
Жизнь это дело непростое,
но мы прожить ее должны.
Надежда ничего не стоит,
надежде, точно, нет цены.
Тот ублажал пищеваренье,
имел отличный стол и стул,
обжора, пьяница, хвастун
скончался за столом сраженья.
Другой был тоже греховодник,
его пример наука нам —
он помер на одной из дам,
поскольку дамский был угодник.
Был третий – славный забияка!
Его девиз – атака, драка.
Он извергал немало брани…
Жизнь кончил после схватки в бане.
Четвертый ими всеми правил
без чести, без стыда, без правил…
Достиг он почестей и культа…
А сам дал дуба от инсульта.
Почили, отдали концы
все жизнелюбы – молодцы…
Какая же во всем мораль?
И мы загнемся – вот что жаль!
Во мне бурлит смешение кровей…
Признаюсь, по отцу я чисто русский.
По матери, простите, я – еврей!
А быть жидом в стране родимой грустно.
Разорван в клочья бедный организм,
в какой борьбе живет моя природа!
Во мне слились в объятье сионизм
навек с Союзом русского народа.
То хочется мне что-то разгромить,
то я боюсь, как бы не быть мне битым.
Внутри меня семит с антисемитом,
которых я не в силах помирить.
У одного – набитый дом,
у этого – ума излишек…
А я набитым дураком
живу, признаться, без мыслишек.
Мысль думала – к кому б зайти?
и заглянуть ко мне решила.
Но то ли сбилась по пути,
а то ль другого подцепила.
Без мыслей сложно жить теперь,
но жить и с мыслями непросто.
Одна протиснулась под дверь,
поскольку оказалась плоской.
Я этой хилой гостье рад,
ей в голове моей пустынно,
просторно, гулко. Я – дурак!
Такой, что даже не обидно.
Песенка влюбленного тучника
Любовь творить способна чудеса —
издревле эта истина известна.
Пришла любовь! Но вот живу я пресно,
поскольку уменьшаю телеса.
Себя обрек на страшную диету,
голодный блеск горит в моих очах…
Любовь пришла! И аппетита нету…
По-моему, я попросту зачах.
Когда влюблен, то не до аппетита,
гастрономические радости забыты,
отправлен к черту крепкий алкоголь…
Весы практически показывают «ноль»!
Креплюсь! Держусь! Худею! Нету сил!
Испытываю жуткие страданья!
Ведь я, по сути дела, заменил
телосложение на теловычитанье.
Какой кошмар! Я весь сошел с катушек.
Я превращаюсь в тоненькую нить…
Коль ты меня за это не полюбишь,
геройства не сумеешь оценить,
Осыплю тебя множеством проклятий,
рыдая удалюсь и стану есть,
Как ели сорок тысяч братьев…
Такой ужасной будет моя месть!
Как меня пародировали (новелла)
Гляжу я на себя со стороны
и кажется: все это не со мною!
Нет, я себя не чувствую больным.
Но вроде я в разводе сам с собою.
Как будто это кто другой живет
и поступает так, а не иначе.
Тот совершает все наоборот:
где я бы засмеялся, тот заплачет.
Я за его поступками слежу:
какая глубина несовпаденья!
Где камень я за пазухой держу,
готов он становиться на колени.
Он смел, рисков, удачлив и речист,
а я завистлив, зол и неуверен.
Как он решителен! Какой он оптимист!
А у меня потеря за потерей.
Непринужденно входит он в контакт,
в нем комплекс полноценности, здоровья.
А я живу, хожу, дышу не так,
никто не отвечает мне любовью.
Ущербностью пронизан я насквозь,
осознаю и от того печалюсь.
Но мне больнее, чем в ладони гвоздь,
что он ко мне испытывает жалость.
Он далеко вознесся от меня,
мне без него тревожно и уныло.
Хотя мы очень близкая родня,
не совместит нас никакая сила.
По правде, я завидую ему
и торможу, тяну назад, толкаю.
Своим умишком я его уму
пугливые сомненья подпускаю.
Все говорят – он легкий человек
и, кажется, не обделен талантом.
Но с ветром, что гуляет в голове,
ему никак не выбиться в гиганты.
Я за его поступками слежу,
завидую его большим ошибкам.
Я сам-то, как положено, служу,
привыкший быть безропотным и гибким.
Тот вспыльчив и не сдержан на язык,
а я хитер и потому молчальник.
А тот востер, сгибаться не привык.
Понятно, почему он не начальник.
Случилась бы, наверняка, беда,
коль я бы с ним не находился рядом.
Хотя мне удавалось не всегда
его сдержать пинком, словами, взглядом.
Я и близнец ему, и враг, и страж…
Года мелькают в ругани и драке.
И нескончаем поединок наш:
я вечно в обороне, он – в атаке.
Как не похожи друг на друга мы,
хоть и живем в единой оболочке.
О, нам не выйти из своей тюрьмы,
двум узникам, сидящим в одиночке.
Хоть камера довольно велика
и весит больше сотни килограммов,
в ней два бесплотных склочных дурака
проводят жизнь в сражениях и драмах.
Никак их невозможно приструнить.
То одного, а то другого жалко.
Признаться, человеку трудно жить,
когда в душе сплошная коммуналка.
Но, честно говоря, я лишь того боюсь,
что вдруг один уйдет и не вернется,
что кончится враждебный наш союз
и для оставшегося горем обернется.
Стихотворение «Близнецы», которое Вы только что прочитали, дорогой Читатель, было помещено в самой первой подборке моих поэтических трудов, а именно в журнале «Октябрь» №10 за 1983 год. Как я уже писал, на эту публикацию не последовало абсолютно никаких откликов, отзвуков, оценок. Как будто этого факта не существовало, как будто я плюнул в Лету. И, наконец, – ура! – в начале 1984 года кто-то мне сообщил, что в «Крокодиле» появилась пародия на мое стихотворение. Я побежал в библиотеку и взял журнал. Это был, по сути, первый отклик на мой поэтический дебют. Я очень обрадовался. Ведь пародии на всякое барахло стараются не писать. Я нетерпеливо раскрыл наш сатирический журнал «Крокодил» №8 за 1984 год. Среди сатир на Андрея Вознесенского, Сергея Острового и Людмилу Щипахину была напечатана пародия и на меня. Я прочитал следующее:
