ФИГАРО
— Где Фигаро?
— Он только что был здесь.
— Где Фигаро?
— Он там еще как будто.
— Где Фигаро?
— Он есть.
— Где Фигаро?
— Он здесь,
Он будет здесь с минуты на минуту.
Ах, этот Фигаро! Ему недаром честь.
Поможет каждому и каждому услужит.
Жаль, что он там, когда он нужен здесь,
И здесь тогда, когда он здесь не нужен.
Беспощадный Сирано,
Стань приятным Все Равно,
Посмотри на вещи проще и шире.
И не суй свой длинный нос
Ни в один чужой вопрос,
Разбирайся, где свои, где чужие.
И костюм смени, поэт,
Слишком ярко ты одет.
Мы сегодня по-другому одеты.
Может, это серо, — но
Ты оценишь, Сирано,
Пользу этого неброского цвета.
Наливайте, сэр, вино,
С вами выпьет Сирано,
Хоть ублюдок вы, подлец и скотина,
Хоть ничтожество и мразь,
Подходите не стыдясь:
Разве это, чтоб не выпить, причина?
Ну какие тут нужны слова?
Не мечтая о другой победе,
Унтер-офицерская вдова
Высекла себя — на страх соседям.
И пошла по городу молва,
От которой сникли все мужчины:
Унтер-офицерская вдова —
Автор небывалого почина.
А она сечет себя, сечет,
Вдохновенно, истово и гордо…
Снег ложится…
Солнышко печет…
Без работы ходят держиморды.
Молчалину невмоготу молчать,
Лакействовать, чужих собачек гладить.
Невмоготу с начальниками ладить,
На подчиненных кулаком стучать.
В нем тайно совершается процесс,
Невидимый, но давний и упорный.
Сейчас он встанет, выразит протест,
Оспорит все, что почитал бесспорным.
Куда там Чацкому, герою громких фраз,
Которые достаточно звучали!
Но ждите, слушайте, настанет час,
Придет пора — заговорит Молчалин!
Нет, не придет…
Он знает их тщету —
Всех этих фраз, геройства и бравады.
Молчалину молчать невмоготу,
Но он смолчит, минуя все преграды.
И будет завтра так же, как вчера,
Держать свое бунтарство под запретом.
Когда со сцены уходить пора,
Молчаливым не подают карету.
Сколько нужно порывов темных,
Чтобы разум один заменить?
Сколько нужно иметь невиновных,
Чтобы было кого обвинить?
Сколько немощи — для здоровья?
Сколько горечи — чтобы всласть?
Сколько нужно иметь хладнокровья,
Чтоб одну заменило страсть?
И победы — совсем не победы.
И блестящие латы твои
Ни к чему тебе, рыцарь бедный,
Дон-Жуан, донкихот любви…
Сколько крика нужно для шепота?
Сколько радости — для печали?
Сколько нужно позднего опыта,
Чтобы жизнь была — как вначале?
И бесчестья сколько-для почестей,
Безупречности — для упреков?
Сколько нужно иметь одиночества,
Чтобы не было одиноко?
Мне хочется во времена Шекспира,
Где все решали шпага и рапира,
Где гордый Лир, властительный король,
Играл невыдающуюся роль.
Где Гамлет, хоть и долго колебался,
Но своего, однако, добивался.
Где храбрый Ричард среди бела дня
Мог предложить полцарства за коня.
Где клеветник и злопыхатель Яго
Марал людей, но не марал бумагу.
Где даже череп мертвого шута
На мир глазницы пялил неспроста.
Мне хочется во времена Шекспира.
Я ровно в полночь выйду из квартиры,
Миную двор, пересеку проспект
И пошагаю…
Так, из века в век,
Приду я к незнакомому порогу.
Ссудит мне Шейлок денег на дорогу,
А храбрый Ричард своего коня.
Офелия, влюбленная в меня,
Протянет мне отточенную шпагу…
И я поверю искренности Яго,
Я за него вступлюсь, презрев испуг.
И друг Гораций, самый верный друг,
Меня сразит в жестоком поединке,
Чтобы потом справлять по мне поминки.
И будет это долгое Потом,
В котором я успею позабыть,
Что выпало мне — быть или не быть?
Героем — или попросту шутом?
Санчо Панса, трезвый человек,
Человек не сердца, а расчета,
Вот уже подряд который век
Ходит на могилу Дон-Кихота.
И уже не бредом, не игрой
Обернулись мельничные крылья…
Старый рыцарь — это был герой.
А сегодня он лежит в могиле.
Был старик до подвигов охоч,
Не в пример иным из молодежи.
Он старался каждому помочь,
А сегодня — кто ему поможет?
Снесены доспехи на чердак,
Замки перестроены в хоромы.
Старый рыцарь был большой чудак,
А сегодня — мыслят по-другому.
Видно, зря идальго прожил век,
Не стяжал он славы и почета…
Санчо Панса, трезвый человек,
Ходит на могилу Дон-Кихота.
Крылья созданы для полета,
А полета все нет и нет.
Машут мельницы крыльями вслед
Уходящим с земли донкихотам.
Что ж ты, мельница,
мельница,
мельница,
У тебя ведь четыре крыла…
Почему б тебе не осмелиться
На решительные дела?
Неужели тебе неохота
Против ветра крылом махнуть?
Пусть тебя назовут донкихотом,
Это вовсе не стыдно, ничуть.
Ну-ка, вспомни: трубы трубили
И герои качались в седле…
Ты не вспомнишь.
Даны тебе крылья,
Чтобы тверже стоять на земле.
Все, что мелется, перемелется,
Перемелется в радость беда.
Деспот сжалится, трус осмелится,
Но когда это будет, когда?
И уже ни во что не верится,
Только в крепкие жернова.
Ах ты, мельница,
мельница,
мельница,
Эта песенка не нова.
Ах, крылатая ты пехота,
Понапрасну усилий не трать.
Сколько мельницам ни махать,
Но живут на земле донкихоты.
И воюют, как прежде, с мельницами.
В этом здравого смысла нет.
Но порой пораженья ценятся
Больше самых блестящих побед.
Так трубите поход, музыканты,
Так скачите из ночи в день
Вы, сидящие на Росинантах,
Сдвинув тазики набекрень.
Датский принц давно уже не тот,
Он не станет с тенью разговаривать.
Доктор Фауст в опере поет,
У него на все готова ария.
И на самый каверзный возрос
Он готов ответить без суфлера.
Ленский выжил.
Недоросль подрос.
Хлестаков назначен ревизором.
И, как денди лондонский одет,
Плюшкин прожигает все — до цента.
Собакевич поступил в балет.
Пришибеев стал интеллигентом.
Среди прочих радостных вестей
Новость у Монтекки с Капулетти:
Скоро будет свадьба их детей,
И о том объявлено в газете.
Дон-Жуан — семейный человек,
У него отличная семейка.
Полюбивший службу бравый Швейк
Стал недавно капитаном Швейком.
И Мюнхгаузен, устав от небылиц,
Что ни слово, так и режет правду…
Сколько в мире действующих лиц
Действуют не так, как хочет автор!
Нас окружают привычные истины:
Земля вертится, курить — здоровью вредить,
От перестановки мест сомножителей произведение не меняется…
Привычные истины, в прошлом наши поводыри,
Превращаются со временем в наших стражников
И берут нас в плен,
И ведут под конвоем.
Дважды два, с неизменным знаком наперевес, шагает сзади,
чеканя свою любимую песенку:
Равняется,
Равняется,
Равняется
Четыре!
А другие истины, идущие по бокам, чеканят о том, что вода —
мокрая, камень — твердый, а туман вообще
неизвестно какой,
Потому что в тумане ничего не увидишь.
Привычные истины окружают нас плотным кольцом, частоколом
И зорко следят, чтобы мы не шмыгнули куда-нибудь в сторону.
Туда,
Где газы при нагревании
НЕ расширяются,
Где вода при кипении
НЕ испаряется,
Где выталкивающая сила НЕ равна весу вытесненной телом жидкости,
А дерево для электричества —
ДА, ДА, ДА — является отличным проводником.
Привычные истины нам отводят привычную роль,
Играть которую нам не всегда бывает охота:
Злодей играет злодея, короля играет король
(Хотя ему по вкусу совсем другая работа).
Но если бы, если бы, если бы, отбросив привычную роль,
Герой сумел одолеть привычку свою и природу…
Итак, игра начинается.
На сцене известный герой.
Хорошо известный герой —
Дон-Жуан становится Квазимодо
