Яков Полонский - Стихи

В дни ребячества я помню
Чудный отроческий бред:
Полюбил я царь-девицу,
Что на свете краше нет.

На челе сияло солнце,
Месяц прятался в косе,
По косицам рдели звезды, —
Бог сиял в ее красе…

И жила та царь-девица
Недоступна никому,
И ключами золотыми
Замыкалась в терему.

Только ночью выходила
Шелестить в тени берез:
То ключи свои роняла,
То роняла капли слез…

Только в праздники, когда я,
Полусонный, брел домой,
Из-за рощи яркий, влажный
Глаз ее следил за мной.

И уж как случилось это —
Наяву или во сне?! —
Раз она весной, в час утра,
Зарумянилась в окне —

Всколыхнулась занавеска,
Вспыхнул роз махровых куст,
И, закрыв глаза, я встретил
Поцелуй душистых уст.

Но едва-едва успел я
Блеск лица ее поймать,
Ускользая, гостья ко лбу
Мне прижгла свою печать.

С той поры ее печати
Мне ничем уже не смыть,
Вечно юной царь-девице
Я не в силах изменить..

Жду, — вторичным поцелуем
Заградив мои уста, —
Красота в свой тайный терем
Мне отворит ворота…

Там, у просеки лесной,
Веет новою весной;
Только жутко под ракитой
Близ могилы позабытой.

Там, тревожа листьев тень,
Бродит тень самоубийцы,
И порхающие птицы,
Щебетаньем встретив день,
Не боятся тени этой,
Вешним солнцем не пригретой.

Но боюсь я, мой недуг —
Рану сердца — разбередит
Дух, который смертью бредит, —
Жаждущий покоя дух.

Говорят, что жаждой этой
Он, когда-то неотпетый
И зарытый без креста,
Заражает тех, что бродит
Одиноким и заходит
В эти дикие места.

Или сердце, что устало
Ненавидеть и страдать,
Переставши трепетать,
Все еще не отстрадало?!.

Или дух, земле чужой
И чужой для бестелесных,
Замкнутый в пределах тесных
Безнадежности глухой,
Жаждет, мучимый тоскою,
Нашей казни над собою?..

Чу! Поведай, чуткий слух, —
Ветер это или дух?..
Это ветра шум — для слуха…
Это скорбный дух — для духа…

Пушкин — это возрожденье
Русской Музы, — воплощенье
Наших трезвых дум и чувств,
Это — незапечатленный
Ключ поэзии, священный
В светлой области искусств.

Это — эллинов стремленье
К красоте и лицезренье
Их божеств без покрывал,
Это — голос Немезиды,
Это девы Эвмениды
Окровавленный кинжал…[23]

Это — вещего баяна
Струнный гонор… свист Руслана…
И русалок голоса…
Это — арфа серафима,
В час, когда душа палима
Жаждой веры в небеса,

Это старой няни сказка,
Это молодости ласка, —
Огонек в степной глуши…
Это — слезы умиленья…
Это — смутное влеченье
Вечно жаждущей души…

Свой в столицах, на пирушке,
В сакле, в таборе, в лачужке,
Пушкин чуткою душой
Слышит друга голос дальний, —
Песню Грузии печальной…
Бред цыганки кочевой…

Слышит крик орла призывный,
Слышит ропот заунывный
Океана в бурной мгле, —
Видит небо без лазури
И, — что краше волн и бури, —
Видит деву на скале…

Знает горе, нам родное…
И разгулье удалое, —
И сердечную тоску…
Но не падает усталый —
И, как путник запоздалый,
Сам стучится к мужику.

Ничего не презирая,
В дымных избах изучая
Дух и склад родной страны,
Чуя русской жизни трепет,
Пушкин — правды первый лепет,
Первый проблеск старины…

Пушкин — это эхо славы
От Кавказа до Варшавы,
От Невы до всех морей, —
Это — сеятель пустынный,
Друг свободы, неповинный
В лжи и злобе наших дней.

Это — гений, все любивший,
Все в самом себе вместивший —
Север, Запад и Восток…
Это — тот «ничтожный мира»,
Что, когда бряцала лира,
Жег сердца нам, как пророк.

Это — враг гордыни праздной,
В жертву сплетни неотвязной
Светом преданный, — враждой,
Словно тернием, повитый,
Оскорбленный и убитый
Святотатственной рукой…

Поэтический мессия
На Руси, он, как Россия, —
Всеобъемлющ и велик…
Ныне мы поэта славим —
И на пьедестале ставим
Прославляющий нас лик…

Любя колосьев мягкий шорох
           И ясную лазурь,
Я не любил, любуясь нивой,
           Ни темных туч, ни бурь.
Но налетела туча с градом,
           Шумит-гремит во мгле;
И я с колосьями, как колос,
           Прибит к сырой земле…
К сырой земле прибит — и стыну,
           Холодный и немой,
И уж не все ль равно мне — солнце
           Иль туча надо мной?!.

Как промаюсь я, службы все выстою,
Да уйду на ночь в келью свою,
Да лампадку пред девой пречистою
Засветив, на молитве стою…

Я поклоны творю пред иконою
И не слышу, как сладко поют
Соловьи за решеткой оконною,
В том саду, где жасмины цветут…

Но когда, после долгого бдения,
Я на одр мой ложусь, на меня,
Сладострастием вея, видения
Прошлой жизни встают ярче дня.

Замыкаю ль ресницы усталые —
Я тону в бездне сладостных грез:
Все-то вижу глаза ее впалые…
Плечи бледные… волны волос…

Начинаю ль дремать — тяжко дышится, —
Я безумца в себе узнаю;
Мне сквозь сон ее жалоба слышится
На беспутную юность мою…

И в слезах призывая спасителя,
Крик ребенка я слышу — и в нем,
В сироте, чую вечного мстителя
За любовь, что покрыл я стыдом…

И нет сил одолеть искушение!
Забывая молитву мою,
У погибшей прошу я прощение,
Перед ней на коленях стою…

Когда, заботами иль злобой дня волнуем,
            На твой горячий поцелуй
Не отвечаю я таким же поцелуем, —
            Не упрекай и не ревнуй!

Любовь моя давно чужда мечты веселой,
            Не грезит, но зато не спит,
От нужд и зол тебя спасая, как тяжелый,
            Ударами избитый щит.

Не изменю тебе, как старая кольчуга
            На старой рыцарской груди;
В дни беспрерывных битв она вернее друга,
            Но от нее тепла не жди!

Не изменю тебе; но если ты изменишь
            И, оклеветанная вновь,
Поймешь, как трудно жить, ты вспомнишь,
                                                                         ты оценишь —
            Мою холодную любовь.

Старик, он шел кряхтя, с трудом одолевая
            Ступеньки лестницы крутой,
А чудо-девушка, наверх за ним взбегая,
            Казалось, веяла весной.
Пронесся легкий шум шагов, и ветер складок,
            И длинный локона извив…
О, как тогда себе он показался гадок,
            Тяжел, ненужен и ворчлив.
Вздохнув, поник старик, годами удрученный;
Она ж исчезла вдруг за дверью растворенной,
            Как призрак, смеющий любить,
Как призрак красоты, судьбой приговоренной
            Безжалостно любимой быть.
Постой, красавица! Жизнь и тебя научит
            Кряхтеть и ныть, чтоб кто-нибудь
Мог перегнать тебя, когда тебя измучит
            Крутой подъем — житейский путь!..