Вставал впереди в крови и дыму
Зимний глухой рассвет.
Есть на войне разлуки
Нежданные, от которых
К винтовке тянутся руки,
Мурашки бегут за ворот.
Вот так мы расстались с друзьями,
Не попрощавшись даже..
А сердце – оно не камень,
Забыть ему не прикажешь.
Грустит оно об одном лишь,
И мысли ползут гурьбою:
«Ты помнишь, ты помнишь, помнишь,
Кто нас заслонил собою?»
Идем мы грозы мрачней,
И думает думу каждый:
«Уж лучше погибнуть дважды,
Чем раз потерять друзей…»
И нет мне в пути покоя
От мыслей и от обид…
А рана над сердцем ноет
И сердце под ней болит.
Мне плохо – я дважды ранен —
Железом и горем злым…
Ты слышишь нас, Паня, Паня?
Откликнись друзьям своим.
В чужом полушубке драном,
Похожая на ребят,
Сестренкой она была нам,
Вернее, была как брат.
Как самый близкий товарищ.
Такой же, как мы, солдат..
В ней девушку выдавал лишь
С лукавинкой быстрый взгляд.
Да голос… Румянец вешний,
Да слезы в рукав порой,
Когда у могилы свежей
Сутулился молча строй…
Я помню – как вечерами
Иль выбрав минутку днем,
В Зубцов она письма маме
Писала, прикрыв локтем,
И после, их в сумку спрятав,
Опять улыбалась нам.
Шутили над ней ребята,
Мол, Паня строчит роман.
А Паня скучала очень,
Что писем из дома нет…
Однажды сказала:
«Хочешь
Открою тебе секрет?
Как только прогоним фрицев,
Все письма на почту сдам.
Вот мамочка удивится,
Когда их получит там…
Но как-то зайдя погреться,
В землянку, услышал я:
«В Зубцове лютуют немцы.
Там мать, говорят, твоя?»
И каждый с такой же болью
Вспомнил семью и дом.
Оставшихся там в неволе
Один на один с врагом.
Мы долго потом у Чала
Ждали тех, семерых.
Нас утро без них встречало,
И в ночь мы ушли без них.
Мы шли, забыв о привале,
Не зная еще всех бед,
Что Паню всю ночь пытали,
Яшки на свете нет.
И что остальные наши
Сорвали весь план врагу.
Их мужество кровью вражьей
Записано на снегу.
Что лишь одному – седьмому —
В ту ночь удалось уйти.
Пока не добрался к дому,
Блуждал он два дня почти.
Он был обморожен, ранен,
Ввалился совсем без сил.
Как в детстве, в колени маме
Голову уронил.
Она его в отчем доме
Укрыла от глаз чужих.
В беспамятстве он затих.
И сердце зашлось: «Ой, помер…»
Но сыно, видно, вышел в мать —
Жилистый, не сломать.
Врачи не ходили на дом
И ран не сшивал хирург.
Но было бессменно рядом
Тепло материнских рук.
И было оно сильнее,
Нужнее любых лекарств.
Но как-то он стал над нею
И обнял в последний раз.
«Пора! Заверну к соседу.
Не терпится мне узнать,
Не дешево ль нас он предал…»
И вскрикнула глухо мать:
«Не надо… Там немцы в доме
Боюсь за тебя… Убьют…»
«Меня теперь смерть не тронет,
Уж больно я, мама, лют…»
А утром тревожно, глухо
Заныл от сапог порог:
«Кто был у тебя, старуха?»
«Да, кто ж это быть тут мог?..»
И немец с угрозой бросил:
«Комм, баба!» —
И вышел вслед.
Взглянула, – а на березе
Висит супостат сосед.
В холодном классе спозаранку,
Где парты сбились в два ряда,
Свела с врагами партизанку
Непоправимая беда.
Сегодня в ночь через олешник,
Где каждый куст ей был знаком,
К их лагерю Иуда здешний
Привел эсэсовцев тайком.
Она еще не знает, как там
Закончился нежданный бой.
И помогла иль нет ребятам,
Отход их заслонив собой.
…И все припомнила, как было,
Как начиналась полночь та:
Она тогда пришла с поста.
В лесу тревожно вьюга выла..
Хотела лечь… Но вдруг удар.
И кто-то крикнул: «Немцы рядом!»
И сразу все рванулись с нар,
И Паня, выбив дверь прикладом,
Упала в снег и поползла.
А немцы били отовсюду.
Казалось, нету им числа.
Уйти от них – казалось чудом…
…Вдруг сзади тихо свистнул кто-то.
И Яшка – чуть не из-под ног —
Неслышно выполз к пулемету
И рядом лег.
И стало ей спокойней вроде,
Что подле друг, что не одна.
«Вот гады… Кажется, обходят» —
Сквозь стук услышала она.
Она к нему плечом прижалась.
А немцы прут со всех сторон.
И вдруг: «Зачем вернулся он?
Не потому ль, что я осталась?»
И сердце застучало чаще.
И Паня, будто невзначай,
Толкнула Яшку:
«Видишь ящик?
Патроны… Леший, выручай».
«Ну, вот теперь у нас богато… —
И пошутил: – Ну ж был денек…»
Швырнул последнюю гранату,
Забыв, что для себя берег.
И вдруг он выругался зло
И повалился тяжело
Кудрявым чубом в снег примятый…
Она к нему нагнулась: «Яша!»
Рванула ворот на груди…
«На Старый Чал ступай.
Там – наши.
Я задержу их… Уходи…»
Но Паня снова к пулемету.
И пули хлещут в темноту.
А Паня шепчет:
«Что ты, что ты…
Да разве я одна уйду?!
Да разве я тебя покину…
Беда… Так на двоих беда…»
Вдруг лопнул взрыв,
Ударил в спину…
Потом их привели сюда.
Небритый фриц, от злобы пьяный,
Уже, наверно, в сотый раз
Выпытывал о партизанах,
С трудом по-русски матерясь.
А Паня будто бы не слышит.
И думы холодят, как лед,
Что писем маме не напишет,
Что даже старых не пошлет.
Что Яша там смертельно ранен,
Упал беспомощный – ничком.
И глянул автомат на Паню
Вдруг округлившимся зрачком.
И офицер в шинели мятой,
Замерзший здесь до синевы,
Треух ударом автомата
Сбил с непокорной головы.
Он бил ее, что было силы,
Она держалась, как могла,
Но ненависть ее свалила.
И ненависть же подняла!
И встав опять навстречу боли,
Готовая для новых мук,
Она услышала, как в поле
Метель заголосила вдруг.
Как будто вызывая жалость,
Метель стонала все сильней,
А Пане грустно показалось —
Россия плакала по ней.
Россия… Та, что в лютый холод
Дала ей своего тепла,
Что из окна разбитой школы
Ей на сто верст видна была.
Россия… Свет ты мой, Россия!
Она увидела вдали —
Березы, как она, босые,
Не к ней ли на подмогу шли?
А в этот миг (за лесом что ли)
Раздался взрыв… И вздрогнул класс.
И Паня, позабыв о боли,
Ему навстречу подалась.
И отлегло от сердца —
«Живы!
Ребята…»
Ей сигнал дают…
А за окном гремели взрывы,
Напоминавшие салют.
И небом, заревом залитым,
Глаза наполнились ее…
Смотрела Паня, как вдали там
Россия мстила за нее!
И вот я в этой светлой школе,
Что стала памятником ей.
Где Паня молча – в гневе, в боли —
Прощалась с Родиной своей.
К ее портрету встало знамя.
Она глядит из-за стекла
На класс, где Родине экзамен
Тогда на мужество сдала.
А за окном – рябин закаты,
Березы блещут серебром…
Сюда опять придут ребята,
Как раньше – вместе с сентябрем.
Они мечтают быть похожи
На Паню…
И за все дела,
Наверно, им всего дороже
Была б от Пани похвала…
И оттого, что Паня рядом,
Здесь лгать не сметь
И ныть не сметь!
Чтоб, повстречавшись с нею взглядом,
Не оробеть, не покраснеть.
Все, все полно воспоминаний
В той школе – имени ее:
Портрет, откуда смотрит Паня
На детство давнее свое.
Альбомы детские, в которых
Хранятся памятью о ней
Рисунки, старых писем ворох,
Стихи, подаренные ей.
И я смотрю в глаза живые,
Смотрю и впрямь не узнаю,
Как будто ты вошла впервые
Совсем другой в судьбу мою.
Счастливой, очень нужной людям…
Живой – в мальчишечьих глазах…
Такой, чьим сердцем друга судят.
Чьим гневом побеждают страх.
Такой, кого не пустят в святцы,
А сохранят среди людей.
Чьей жизнью матери гордятся
И учат мужеству детей.
Луковниково1958Человек познается исподволь,
Когда он с твоим сердцем рядом.
И вся жизнь его, словно исповедь,
Если жизнь он свою не прятал.
Знаешь в нем наизусть, как будто,
Все – от снов до мозолей рук.
Но бывает, в одну минуту
Человека познаешь вдруг…
…Трактор в поле.
Пыхтит, как может.
Ползает по́ полю «черный жук».
Засеваем мы поле рожью.
Нам остался последний круг.
Пашкин старенький тракторишка
Лезет себе напролом.
Весь из дыма он да из риска —
Самоходный лом.
Как-то Пашка просил начальство:
– Списать бы того конька… —
Только вот ведь несчастье —
Колеса целы пока.
И некто острил с ухмылкой:
«Бегать еще могет?
Давай со своей кобылкой
От ворот поворот…»
Трактор в поле… К концу работа.
Я смотрю – там неладно что-то…
И вдруг прямо в небо огонь и дым.
