Петербургская поэма. Избранные стихотворения - Марк Котлярский

Ожесточилась вдруг душа,

На мир взирая заоконный:

Забудь заветный зов законный;

А он не стоит ни шиша!

Поскольку все сошли с ума.

И та, – которая далече,

Возможно, и ее долечат,

Возможно, что и жизнь сама

Ее когда-нибудь спасет,

И, если раньше не накажет,

То, проучив, потом накажет:

„Оплачен будет этот счет,

Согласно смете. Хороша

За сотворенное расплата…“

И, злым предательством распята,

Ожесточилась вдруг душа:

Как эта улица пуста,

Как этот мир жесток и страшен.

Наверно, только тот бесстрашен,

Кто навсегда сомкнул уста…

На Патриарших прудах,

там,

где сидели Берлиоз и Бездомный,

бродит странный

народ,

большей частью

бездомный,

но не в смысле том,

что лишенный

крыши над головой,

а, скорее, лишенный

отечества,

не чувствующий

страны под собой,

потерявший почву,

а, стало быть, и опору,

давно позабывший

про ту прекрасную пору,

когда слова

не расходились со смыслом,

благоухали, как роза,

обретали значенье и плоть.

Катится солнце

по небу,

как голова Берлиоза,

и тоску, чье лезвие не притупилось,

видимо, не перебороть.

…И это сад, усыпанный цветами,

Как будто усыпальница, уснул.

И веки тяжелеют, словно камень,

И словно нож по сердцу полоснул —

Так входит боль негаданно, незванно,

Как смерч спешит, повсюду всё круша.

И что же ты, принцесса Несмеяна,

Застенчивая девочка – душа?

Она стоит недвижима, застыла,

Как статуя – печалится она.

И на свое дежурство заступила

Невидимая миру тишина:

Какая в ней иллюзия и тайна,

Какое наслажденье и беда.

Она изящна, если не хрустальна,

Она хрустальна, если навсегда.

Белый стих,

побелевший,

как снег,

неуютный, неровный,

неравный,

отчего-то и впрямь

своенравный,

рваный,

словно

сердечный импульс,

сбивчивый,

как поминальная речь.

Я хотел бы тебя

в своем сердце сберечь, —

только рифма не складывается,

нарушается ритм,

и в стихах

ничего

не откладывается

(и порыв мой

внезапно так

стих),

и задумка на время

откладывается,

и рождается

белый

стих.

Что луна?

Медальон на солдатской груди,

Пять копеек советских,

Укатившихся в детство куда-то.

Кто я? Что я?

Возникший во времени атом,

Чтоб распасться потом.

Огради меня, Бог, огради,

Огради меня Бог

От спесивой тоски,

От луны, как проклятья,

Больного сиянья,

От забвенья и, кажется,

От осмеянья

Потому что смешно

Оставаться надолго таким.

Что еще?

Я безликий, безумный солдат,

Медальон на груди:

Там мое безымянное имя,

Что меня примиряет

С врагами моими

И друзьями моими —

Ни намеков, ни писем, ни дат…

…Казалось нам, что мы подняли знамя,

Упавшее и скатанное в ком.

Но вы, друзья, кто шел тогда за нами,

В ком жизнь играла и ярилась – в ком

Безбашенная совесть голосила

Упорнее вопящего вола,

Какая – вдруг – неведомая сила

Вас в сторону зачем-то увела?!

Какой непредсказуемый цунами

Вас сплавил, словно бревна по реке,

„Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке…“?!

Я вижу крик. Не слышу – я глухой,

Я вижу крик, точней – его разрывы.

Но всё в порядке, все как будто живы,

И голос, осторожный и глухой,

Твердит мне: «Приближаются кануны,

Исчислен срок, а значит, вышли сроки…»

И что там видно на хвосте сороки?

Фаланги? Филистерские коммуны?

Неслышные железные шаги,

Невидимые огненные птицы —

Предвестники каких-то репетиций,

Где нет друзей, а есть одни враги.

И ты мне враг, любимая, и ты.

Зачем кричишь? Ведь я не слышу крика —

Я только вижу перемену лика

И черный взрыв звенящей пустоты…

…Я жду ее.

Но она не приходит.

Люди проходят.

Время проходит.

Я жду ее —

ту, которая обещала придти