Нежнее, чище и родней.
Рассвет окрашивает осень
В предчувствии бесцветных дней.
Дрожат берёзки между сосен,
Листвы лишённые своей,
Уже не золотая осень,
Она и проще, и скромней.
Глядит с улыбкой виноватой,
На свой поблекнувший наряд,
Но наполняет цветом взгляд
Рассвет сквозь воздух горьковатый.
И окон рыцарские латы
Малиновым огнём горят.
А чёрные птицы, и правда, на юг улетают.
Наполнено небо прощальными криками птиц,
Но люди спешат, люди головы не подымают,
И небо пустеет, устав от опущенных лиц.
А вскоре, наутро, окажутся голыми клены,
И будут под ними, обсыпаны снежной трухой,
Пасти голубей, охраняя от кошек, вороны,
Ещё воробьи не покинут наш город сырой.
Да что я грущу, ведь на то – перелётные птицы,
Они улетают – и в небо смотри, не смотри,
Наступит Зима, на балкон возвратятся синицы,
А может быть, даже и толстенькие снегири.
Здесь у речки лесной, где звенит тишина,
Ночью небо становится ближе,
И горошины-звёзды на ветви сосна,
Точно бусы алмазные, нижет.
Млечный купол, сверкая, в тиши вознесён,
Только изредка слышно из мрака,
Как в далёкой деревне облает свой сон,
Заскулит и затихнет собака.
Неожиданный плеск – лягушачий прыжок,
Вдруг посмотришь на воду, очнувшись,
Догорая, костёр затрепещет у ног,
Тёмным зверем уютно свернувшись.
Так искрится холодная осени вязь,
Насекомых народ усыпляя,
И опавшие листья слегка серебрясь,
Кораблями в реке проплывают.
Бывает разным одиночество:
Бывает – двое – но не пара,
Бывает – гений – в муках творчества,
Бездомный пёс больной и старый…
Безумец шепчет лжепророчества,
Без струн оставлена гитара,
Детдомовец, что ищет отчество,
Пастух в горах один с отарой.
Но облака, деревья, птицы,
Трава, от дождика сырая,
Зерно, что в поле колосится,
Про одиночество не знают.
И тот, кто отдаёт себя за так,
Не знает одиночества, чудак.
Всё, что мне нужно – заварки немножко,
Да на коленях пушистая кошка.
Бросил навеки я общество алчных чудовищ,
Но в сундучке моём спит ещё
карта сокровищ.
Знаю поэтому – чёрная мокрая птица —
Буря в окошко холодным крылом постучится.
И в полумраке все вещи изменят значенья —
Тут и начнутся
мои приключенья.
Бросьте, не надо богатства, не надо величия,
Чай закипает, и кошка уютно мурлычет.
Песчинки белого пляжа,
Спрятанные в ладони.
Песчинка к песчинке ляжет
На идеальном склоне,
Тоненькой струйкой строя,
Времени пирамидки,
Что тают в волнах прибоя
На полинявшей открытке.
От ласки живого моря,
От детских воспоминаний,
От наших простых историй,
Печалей и обещаний
Останутся только флаги,
Что треплет ветер солёный
На пожелтевшей бумаге
В глубинах фотоальбома.
«В Беляево есть даже кипарисы…» —
Строка вертелась в голове помехой,
Но поезд до «Беляево» не ехал,
А только до «Черемушек» – капризы!
Старик лежал на лавочке напротив,
Храпел уютно, даже сняв ботинки,
А я давил свои позывы к рвоте
От этой идиллической картинки.
На станции две тётки в униформе
Его будили, вереща свистками,
И, выкинув ботинок на платформу,
Бодрили деда лёгкими пинками.
Он вышел и к колонне прислонился,
Взглянул на них без злобы и без страха.
Чтобы надеть ботинок, наклонился,
И о платформу грохнулся с размаху.
Так он лежал с улыбкой дохлой крысы,
Оставив мне и ненависть, и милость,
«В Беляево есть даже кипарисы» —
Бессмысленно строка в мозгу крутилась.
Рассвет, запутавшийся в кронах,
Застрял среди ветвей, как будто спит.
Серебряный ледок на голых клёнах
Рубиновыми брызгами горит.
Рассвет, такой медлительный спросонок,
Он щурится, и он на всех сердит —
Взлохмаченный заспавшийся ребенок,
Что ловит сон и в школу не спешит,
Уткнувшись носом в мягкую подушку,
Слегка порозовевших облаков.
Его разбудит вредная старушка.
И выпроводит из дому без слов,
И он пойдёт, из порванной котомки
Роняя снов цветастые обломки.
Усилилось земное притяженье
Усилилось земное притяженье,
И с каждым днем оно чуть-чуть сильней.
Мне всё труднее по земле движенье,
Нас точно что-то связывает с ней.
У этой связи будет продолженье,
Меня согнёт дугой теченье дней,
И лягу, наконец, в изнеможенье,
Став шорохом внутри земли моей.
Я погружусь в неё, и буду слушать,
Других людей усталые шаги,
И будут звуки становиться глуше
Во тьме сырой, где не видать ни зги.
Но я не умер, я ещё живой,
Я просто становлюсь самой землёй.
Я сегодня напьюсь, да, сегодня напьюсь непременно я,
Припасён у меня обжигающий нёбо коньяк,
Наплевать, что ко мне равнодушна Вселенная,
На закуску найдётся какой-нибудь вкусный пустяк.
Я сегодня напьюсь, стану Пушкиным, Гоголем,
Стану Наполеоном, в конце-то концов,
Приосанюсь, пройдусь, хоть не щёголем – гоголем.
Тёплым ветром величья согрею лицо.
Пусть карманы пусты, и мечты не сбываются,
На мгновенье забуду, что нелюбим.
Буду плакать потом, и потом буду каяться
Над разрушенным миром моим.
Не земля, и не твердь, не поверхность, а нечто такое,
По чему так приятно босыми ногами ступать,
Как по тёплой ладони, что бережно держит живое,
Создавая опору, давая возможность взлетать.
В ожерелье озер, и под тонкой фатой океана,
Это нечто живёт, и подзёмною мощью бурлит,
Дышит взмахами ветра, и в кольца свивает туманы,
Одаряет едой, и сокровища в недрах хранит.
В ледяной пустоте, этот брошенный теннисный мячик,
Вслед за крохотным солнцем, стремится в объятия тьмы,
Кто укроет её, кто в карман, словно камешек спрячет?
Кто спасёт от беды,
это – мы,
это – мы!
Изморозь с утра на чёрных ветках,
И уже растаял первый снег.
В тёплых куртках школьницы-нимфетки,
Аппетитно пахнет чебурек.
В городском пруду теснятся утки
В незамёрзшей за ночь полынье,
И свободы краткие минутки
До работы остаются мне.
Говорить, что осень – увядание,
Это же «литературный штамп».
Зажигают офисные здания
Свет дневных неутомимых ламп.
Как громадный зверь шумит столица,
И судьбу надёжный держит шов.
Многое со мной ещё случиться.
День настал. И это хорошо.
Снег слепой ощупывает лица.
Я как будто бы попал в свой сон.
Сон, который продолжает длиться,
Бешеным будильником взведён.
Как снаряд, осыпав штукатурку,
Зазвенит он, разорвав виски —
Шахматную битую фигурку
В стороне положат от доски.
Принесут носилки санитары,
И начнётся вечный мой ночлег.
Кто-то скажет: «Ведь ещё не старый…»
И кому-то будет сниться снег.
Тосклив апрель, и на меня глядят,
Как лампочки на веточках безлистных,
Серебряные шарики дождя
Повсюду на серёжках водянистых.
Приснилось мне – надежда умерла,
Всё кажется теперь ненастоящим,
И снова неотложные дела,
Откладываю в безнадёжный ящик.
На всём лежит бессмысленности тень,
Весенние не вдохновляют птицы,
И сумраком окутывает лень.
Ну, почему хорошее не снится!
Наступила весна. У меня под окном
По утрам новобранцы проходят.
Облака на небесной свободе
Поднялись одиноким крестом.
Песни женщин с охрипшим баяном,
И всё кажется, будто опять
В ритуале привычном и странном
Эти дети идут умирать.
Утро, и… даже весело им:
Детство кончилось – взрослые мы.
И качаясь, смеются друзьям и родным
Пьяным смехом в предчувствии тьмы.
Вот простота, обернутая сложностью,
Философ с гаджетом – профессор мата.
Игрушка превосходит по возможностям
Оружие вчерашнего солдата.
Здесь по шпаргалке учат быть любимым,
Здесь золотые листья – жёлто-серы,
Здесь обращение к истокам чистой веры,
От мракобесия неотличимо.
Здесь понимаешь ценность всепрощения,
Когда закат окрашивает мир.
Хотя, возможно, жизнь – лишь сообщение
В неспешной переписке чёрных дыр.
Стучится ветер за окошком,
Уютный нагоняя сон,
И трется тополь, словно кошка,
Щекой шершавой о балкон.
Перемешав порядок года
В причудливом календаре,
Раздражена людьми природа,
Капель приносит в январе.
Слипаются устало веки,
