Поведать бы хотел последнюю страницу —
Не тут-то было! Нет, он не таков, Сизиф,
Чтоб пакостной душой своей угомониться.
Притихла, затаясь, душа в немом краю,
Но знала, как всегда, чего она хотела,
Успел шепнуть Сизиф, почуяв смерть свою,
Чтобы его жена не погребала тела:
– Ни пышных похорон, ни похоронных жертв
Богам (ни на земле, ни там, где мёртвых души)!..
Разумная жена одну из лучших черт
Лелеяла в себе – молчать да мужа слушать.
Привык во мраке царствовать Аид,
Да не привык к попранию закона!..
«Богат Коринф, а с жертвой не спешит!» —
Сказала как-то мужу Персефона.
И этот ловко брошенный упрёк
Сизифа тень, что выплыла из мрака,
Поймала! И шепнула: «О мой Бог!
Не машут кулаками после драки!
Ты время золотое упустил,
О царь Аид, властитель душ умерших!
Прошу тебя, на землю отпусти:
Найду тебя в неверие повергших!
Я их заставлю поднести, как дар,
Те жертвы, что ценой невероятны!
Всё сам перетрясу, а уж тогда
Я, как на крыльях, прилечу обратно.
Быть должником?! Нет, не хочу, хоть режь!
Пусть всё свершится в самом лучшем виде!..»
Сказал слова – и ложь пробила брешь
В спокойном, рассудительном Аиде.
Но был Сизиф таким, каков он есть —
Сбежал! Концы, как говорится, в воду!
Коварство, криводушие и лесть
Сработали хозяину в угоду.
Живёт, как бог Коринфский, во дворце,
За пиром пир с размахом небывалым.
Он жив!.. Пригож!.. Улыбка на лице!..
Он снова, как когда-то, правит балом!
– Я – первый! Я – единственный земной,
Из царства мёртвых вырвавшийся тенью!
Да сам великий Зевс передо мной,
Взирая, должен преклонить колени!..
Вдруг замолчал, как будто выпил яд,
И меркнет взгляд, лик застывает в муке —
Он видит, как насупленный Танат
К душе его протягивает руки.
Исторг опять… И возвратил, где ждут
И где никто не плачет, не смеётся,
Вменив ему, как наказанье, труд,
Что до сих пор Сизифовым зовётся.
Огромен камень!.. Высока гора!..
И нет минуты, чтоб дохнуть свободней.
И труд нелеп! Сегодня – как вчера,
И завтра будет то же, что сегодня.
О!.. Нелегко Сизифу, нелегко…
Он вымотан, как старая пружина:
Горы подножье слишком далеко
От им недосягаемой вершины.
Сизиф, вкатывающий камень на гору (Альбом «LE PRADO» – MADRID)
Ах, если бы его былая прыть,
Катил бы тяжесть сильными руками!..
И хочется Сизифу с горя выть,
Зубами грызть немой, огромный камень.
Незавершённость, тешь себя, не тешь!..
Бессмысленность!.. Нелепость!.. Безысходность!..
И нет ни просветлений, ни надежд,
И не помогут хитрость, ложь и подлость…
В плену своих немыслимых хлопот
Толкает камень, все надежды руша,
Не просыхающий теперь солёный пот
Совсем слепит и разъедает душу.
Ни слёз, ни слов отчаянья… И вдруг!.. —
Вершина, где конец нелепой были!..
Выскальзывает камень из-под рук
И катится к подножью в тучах пыли…
И снова те же камень и гора,
И ни минуты, чтоб дохнуть свободней.
И нет конца! Сегодня – как вчера,
И завтра будет то же, что сегодня.
Не всё, лишаясь жизни торжества,
Коснётся берегов реки забвенья —
Хранит эфир крылатые слова
Сменяющим друг друга поколеньям.
Мы помним древнегреческих богов
И чтим героев, их победам веря,
Хоть отделяет множество веков
Античные легенды и поверья.
Меня дивит подобие людей
От тех, что жили в мире изначальном,
И до живущих в мире наших дней,
Порою светлом, а порой печальном.
Такая же сегодня, как тогда,
Безумная усталость в смертных ликах,
Такая же бессмысленность труда
Дающих обещания великих.
И результат, что скромного скромней,
Стал призраком обещанных идиллий,
О!.. Сколько мы Сизифовых камней
В своё тысячелетие вкатили!
И тот же непростой Сизифов труд,
Что карою прослыл за прегрешенья,
Такой испепеляющий, как трут,
Лишающий надежды на свершенье.
И сами – приземлённый иль кумир,
Из нищих родом или из великих —
До срока познаём Аидов мир,
Друг друга истязая в распрях диких.
Пришло поверье из седых веков —
Поэмою Гомера заблистало!..
В ней правил царь – любимец всех богов,
Сын Зевса, им же названный Танталом,
Легко познавший пальмовую ветвь,
Отца любовь, что всем глаза слепила,
И никого не видел белый свет
Счастливее правителя Сипила.
Но не по мановению руки —
Великий Зевс продумал всё до нитки:
Тантала золотые рудники
Преображались в золотые слитки,
Дышали плодородием тогда
Поля, сады и винограда лозы,
На травах круторогие стада
И табуны коней сбивали росы.
Избыточность во всём ласкала глаз
(Такого мир не ведает и ныне),
Но вот беда – натура поддалась
Преступность порождающей гордыне.
Тантал судил и оскорблял богов,
Он клялся перед ними клятвой лживой,
Украсив злодеяния веков
Душой своей холодной и фальшивой.
И ни богов, ни смертных не щадя,
Свой гордый взгляд бросал, как подаянье,
Он даже не щадил своё дитя,
Накручивая тяжесть наказанья.
И если в жизни той, что удалась,
Гордыни смерч потащит вас «на круги»,
Неплохо будет вспомнить (и не раз!)
Танталовы немыслимые муки.
Путь истины, не терпящей бравад,
Всегда нетороплив и осторожен.
«Каким он был?» – вопрос замысловат,
А значит и ответ не односложен…
Итак, Тантал.
На жизненной тропе
Богам великим осчастливил лица,
И будто бы на равного себе
Глядел Олимп на своего любимца.
Во времени прекрасной той поры
С горы не раз к нему спускались боги,
Являясь на весёлые пиры
В сияющие золотом чертоги.
Жил умный сын, и вовсе не гордец,
В отцовском сердце, чувствами ведомом,
В любви безудержной позволил бог – отец
Танталу на Олимпе быть, как дома.
Где не ступала смертного нога,
Гулял земной, забыв про все границы,
Один лишь этот факт, наверняка,
Давал Танталу повод возгордиться.
Когда гора была ему рабой,
А сам он – сыт отцовским попеченьем,
Тогда он возгордился сам собой,
Переполняясь собственным значеньем.
Потом пришла к Танталу зрелость лет
(Где Зевс – отец не был уже кумиром),
Он сам являлся на святой совет
И поучал богов, как править миром.
Пил на пирах амброзию, нектар,
Что пищею богов от веку были,
На землю нёс простым и смертным в дар
И осуждал Олимп в своей Сипиле:
Что замышляют боги для людей,
Кто верит Зевсу, кто совсем без веры,
Что бог Арес – жестокий, как злодей,
А Гера в ревности совсем не знает меры…
Пора бы положить всему конец —
Встряхнуть Тантала, чтоб покашлял кровью!..
Молчит боговеликий Зевс – отец,
Не видит сына за своей любовью.
И вот однажды на большом пиру
Промолвил Зевс, на сына глядя нежно:
– Я для тебя, что хочешь, сотворю,
Любовь к тебе, как океан, безбрежна. —
Десницею провёл по волосам,
Признательность высматривая в лике,
– Проси меня – и убедишься сам
В правдивости и честности великих!
Во взгляде из-под ломаных бровей
Насмешка: – Велика твоя награда!..
Я не нуждаюсь в милости твоей
И ничего мне от тебя не надо!
Удачами – обласканный вполне!
Собой доволен, видя вас, инертных!
А жребий тот, который выпал мне,
Прекрасней жребия богов твоих бессмертных!
И замолчавший громовержец Зевс,
Не возразив, нахмурил грозно брови,
Лишь мысль сверлила, в голове засев,
Что это – сын, родной ему по крови,
Вот так способен ранить без ножа,
Не брезгая словесной подтасовкой,
И чья высокомерная душа
Не признавала нежности отцовской.
Всё понял сын, но не сказал «прости»,
Он пировал, не подавая вида!..
А Зевс позволит дважды нанести
Богам Олимпа страшные обиды.
Когда-то Зевса не было на свете,
А миром правил Кронос (или Крон),
Он не любил детей, он знал, что дети
Взобраться могут на отцовский трон.
Он сам так поступил с отцом Ураном,
Взял хитростью, низверг и отнял власть.
Ах, эти дети!.. Поздно или рано,
Но не дадут навластвоваться всласть!
И повелел жене, могучей Рее,
К нему носить рождавшихся детей:
Посмотрит мельком – и, от счастья млея,
Безжалостно проглотит, лиходей.
Кронос пожирает своих детей (Дж. Флаксмен)
Пять раз переживая этот ужас,
Восстала материнская душа,
И Рея – мать перехитрила мужа,
Когда ждала шестого малыша.
Она умчалась, не теряя веру,
На остров Крит (родительский совет)
И, отыскав глубокую пещеру,
В ней породила мальчика на свет!
Выходит, горе отвела руками
(О! Крон бы ей такого не простил!..),
В пелёнки завернула длинный камень —
И муж его, не глядя, проглотил.
