В своем «Ответе читателям» Твардовский отмечает, что задолго до завершения «Тёркина» в редакции газет и журналов стали поступать «продолжения» «Тёркина» в стихах. Одним из первых опытов была «Третья часть Тёркина», присланная гвардии старшим сержантом Кондратьевым.
«Кроме продолжения «Тёркина» большое место среди писем читателей, особенно в послевоенное время, — пишет Твардовский, — занимают стихотворные послания к Василию Тёркину с настоятельными пожеланиями, чтобы «Книга про бойца» была мною продолжена».
Несмотря на всё ширившуюся популярность поэмы, Твардовский чувствовал, что ее герою — русскому солдату Василию Тёркину, отстоявшему свой народ и свою землю, после победы достанется… судьба миллионов советских солдат, что он перестанет быть героем для власти. В заключительной главе «От автора», опубликованной в августовской книжке «Знамени» за 1945 год, Твардовский обращается к своему герою, говоря:
Тёркин, Тёркин, в самом деле
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой.
Еще раньше, предчувствуя грядущую несправедливость режима к своему герою, А. Твардовский писал:
И не знаем почему, —
Спрашивать не стали, —
Почему тогда ему
Не дали медали.
С этой темы повернем,
Скажем для порядка:
Может, в списке наградном
Вышла опечатка.
Поэт знал, как щедро раздавались медали и ордена политическим комиссарам и бойцам-партийцам, и он подчеркивает, что его Тёркин воевал не за медали:
Мне не надо, братцы, ордена,
Мне слава не нужна,
А нужна, больна мне родина,
Родная сторона!
Прощание поэта со своим героем овеяно глубоким лиризмом.
Опубликование заключительной главы вновь вызвало много откликов в стихах и прозе. Большинство их сводилось к тому, что читатели хотели и продолжают поныне хотеть знать про Тёркина «в условиях мирной жизни»:
«Одни желали бы, чтобы Тёркин, оставшись в рядах армии, продолжал свою службу, обучая молодое пополнение бойцов и служа им примером. Другие хотят его видеть непременно вернувшимся в колхоз и работающим в качестве предколхоза или бригадира. Третьи находят, что наилучшее развитие его судьбы было бы в работе на какой-нибудь из великих послевоенных строек, например, на сооружении Волго-донского канала».
«По-моему, — пишет Твардовскому В. В. Леншин из Воронежской области, — вы и сами чувствуете и вам самому жаль, что вы кончили писать «Тёркина». Надо бы еще его продолжить… Написать, что делает Тёркин сейчас».
От себя Твардовский замечает, что «из продолжений и подражаний Тёркину можно было бы составить книгу, пожалуй, не меньшего объема, чем существующая «Книга про бойца».
И всё же Твардовский не решился удовлетворить желание своих многочисленных почитателей и не написал о жизни Василия Тёркина в мирное время. В заключение поэт намекает на то, что послевоенная обстановка в Советском Союзе настолько иная, что в ней трудно было бы продолжать писать: «Тёркин — книга, родившаяся в особой, неповторимой атмосфере военных лет… Завершенная в этом своем особом качестве, книга не может быть продолжена на ином материале». Твардовский еще раз оговаривает, что «Книга про бойца» — произведение не собственно мое, а коллективного авторства».
Выйдя из полуфольклорной стихии, «Тёркин» сам породил множество вариантов и продолжений, т. е. вернулся, по выражению поэта, «туда, откуда вышел».
И здесь начинается «биография» Василия Тёркина С. Юрасова, автора романа «Враг народа». С. Юрасов — бывший подполковник советской армии, сам увлекался «Тёркиным», не раз слышал в лад Твардовскому создаваемые варианты в советской армии и в Советском Союзе и, оказавшись в конце концов на свободе, на Западе, написал «Василия Тёркина после войны». Многое в своей поэме Юрасов просто восстановил по памяти из того, что слышал. Так был написан тот «Тёркин», которого так хотели и создавали фронтовики и бывшие фронтовики.
В оккупационных частях советской армии в Германии я много раз встречал солдат и младших офицеров с кличкою «Тёркин». Это были веселые ребята, заводилы, шутники-прибауточники. Почти каждая рота и каждый батальон имели своего «Тёркина». Многие из них даже не подозревали о литературном происхождении «Василия Тёркина», но знали много рассказов в стихах и прозе о приключениях бывалого солдата, часть которых описал в своей книге А. Твардовский, а больше такие, о которых он не писал и не мог писать.
В конце войны и в первые годы после победы мне пришлось много ездить по Советскому Союзу. С первым «Тёркиным» «на гражданке» я встретился на Урале в апреле 1945 года. Это был однорукий парень, бывший гвардии сержант, кавалер солдатского ордена Славы всех степеней. Он работал в «Доме приезжих» на вокзале в городе Асбесте, в котором я прожил несколько дней. От него я впервые услышал «Про солдата-сироту». Потом я встречал других «Тёркиных», чаще среди инвалидов войны. В поездах, на базарах они рассказывали или пели о похождениях Василия Тёркина на войне и после войны. Публике, особенно бывшим фронтовикам, их рассказы, песни и шутки, часто очень рискованные по содержанию, нравились и «Тёркиным» охотно подавали милостыню. Одну из таких картинок я описал в главе «В вагоне».
Часть книги «Василий Тёркин после войны» состоит из того, что я слышал в армии и в Советском Союзе — в этом ее значение. Некоторые места этой части совпадают с отдельными местами у А. Твардовского, но имеют совсем иной смысл. Что здесь является подражанием безымянных «Тёркиных» поэту, а что, наоборот, принадлежит фольклору и было использовано А. Твардовским, — сказать трудно. Поэт сам неоднократно свидетельствует о том, что он широко пользовался солдатским фольклором и помощью многочисленных «Тёркиных» еще с финской войны.
Написанное собственно мною по замыслу своему продолжает мотивы и настроения рассказов и песен «Тёркиных», которых я встречал.
Тематически книга состоит из двух частей: «Тёркин дома» — о похождениях солдата-победителя после демобилизации в условиях послевоенной советской жизни и «Тёркин-оккупант» — о его службе в оккупационной армии в Германии. Имеются и другие рассказы: о «Тёркине» в советском лагере и о «Тёркине»-перебежчике. Может быть, со временем мне удастся обработать и этот материал.
Можно сказать, что «Василий Тёркин» такой, каким он живет и поныне создается в гуще солдатских и народных масс, — это свободное народное творчество. Советские писатели и поэты в условиях партийной диктатуры лишены возможности пользоваться этим творчеством. «Книга про бойца» А. Твардовского могла появиться только в условиях войны, когда власть была вынуждена дать стране некоторые свободы, в том числе некоторую свободу творчества. После войны эти свободы были отняты.
Вся история с «Василием Тёркиным» напоминает мне слова покойного академика А. С. Орлова на одной из лекций о древней русской литературе в Ленинградском университете. Он сказал:
«Сюжет или образ, созданный литературой, подобен глиняному сосуду, сработанному руками мастера. Со временем этот сосуд опускается на дно океана-народа. Вынутый через многие годы со дна, он, сохраняя первоначальную форму, которую придал ему мастер, в фантастических растениях, драгоценных кораллах и ракушках предстает перед нами более жизненным и прекрасным. Так было со многими литературными образами и сюжетами, которые из книг попали в океан народного творчества».
С. Юрасов
Часть первая. Тёркин дома
По которой речке плыть,
Той и славушку творить.
С дней войны, с годины горькой,
В тяжкий час земли родной,
Не шутя, Василий Тёркин,
Подружились мы с тобой.
И никто не думал, право,
Что с печатного листа
Всем придешься ты по нраву,
А иным войдешь в сердца.
До войны едва в помине
Был ты, Тёркин, на Руси:
«Тёркин?» — «Кто такой?». А ныне
Тёркин — кто такой? — спроси.
— Тёркин, как же!
— Знаем!
— Дорог.
— Парень свой, как говорят.
— Тёркин — это тот, который
На войне лихой солдат,
На гулянке гость не лишний,
На работе хоть куда…
— Жаль, давно его не слышно.
— Может, что худое вышло?
— Может, с Тёркиным беда?
— Может, в лагерь посадили —
Нынче Тёркиным нельзя…
— В сорок пятом, — говорили, —
Что на Запад подался…
Где-нибудь сержант в каптерке
Вспоминает иногда:
— Где теперь Василий Теркин?..
Вот был парень — это да!
Или где в углу пивнушки
С рукавом пустым солдат
Скажет после третьей кружки:
— Где ты, Вася — друг и брат?
Слух за слухом раздается,
Слухи ходят стороной,
Правда правдой остается,
А молва себе молвой.
Нет, товарищи, герою,
Столько лямку протащив,
Выходить совсем из строя, —
Извините! Тёркин жив!
Жив-здоров, орел, как прежде.
Помирать? — Наоборот.
Я теперь в такой надежде —
Сталина переживет!
Хуже редьки, хуже горькой
Стала жизнь в краю родном.
Повторяет так же Тёркин!
— Перетерпим, перетрем…
Снова пот и снова муки,
Горечь бедствий и потерь,
Много лет прошло в разлуке,
Что ж ты делаешь теперь?
Боевой мой друг-товарищ!
Тень войны кружится вновь,
Снова кашу-сечку варишь,
В деревнях грызешь морковь.
Отдохнуть не привелося,
Хоть и згинули враги.
Где стучат твои колеса?
Где ступают сапоги?
Посмотри: народ с рассвета
И до ночи запряжён,
И зимой, и в грязь, и летом
Ту же лямку тянет он.
Вся земля — от Подмосковья
До Амурского низовья,
От Камчатки до Днепровья
И на Север сторона —
Плачет, политая кровью,
Как в Ежова времена!
Всё у нас опять отнято:
Отвоеванная хата,
Завоеванных побед
Наша вера на рассвет,
Снова хлеб везут куда-то,
И без хлеба вновь ребята,
Снова мать над сыном тужит,
Снова коршун в небе кружит…
Праздник близок был, Россия,
Каждый с верою глядел…
Что же это ты, Василий,
Прозевал, недосмотрел?
Тёркин курит, смотрит строго,
Думой занятый своей,
Он прошел войны дорогу,
Волги-матушки длинней.
Он за Родину в обиде,
За народ таит упрек,
Много знал и много видел,
А победу не сберег.
— Мать моя — земля родная,
Вся смоленская родня,
Ты прости, за что — не знаю,
Только ты прости меня.
Не терялся в час жестокий
На дороге фронтовой,
А в родном тылу глубоком
Растерялся Тёркин твой.
— Мать-земля моя родная,
Вся Российская земля,
Ты прости, за что — не знаю,
Только ты прости меня.
Я не знал, что взором горьким
Встретишь ты своих ребят…
— Что ж ты, брат, Василий Тёркин,
Плачешь, вроде?
— Виноват…
