Далее он говорит о возможности «их сочетать». Но Друнина не только листает «обратно календарь», она словно постоянно находится и здесь, и там, в своей ранней молодости.
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной.
Это одно из главных ее ощущений. И еще:
Самых лучших взяла война.
Здесь чисто человеческое обоснование ее лирики, объяснение, почему и для чего она, собственно, пишет.
Причем речь идет о сверстниках, взятых войной не только в военные четыре года, но и потом, о тех, кого догнала война через десятилетья. Это прежде всего стихи памяти Сергея Орлова.
Друнина как бы постоянно повернута, нацелена, настроена на грозную давнюю волну, она словно радистка, страшащаяся сквозь звуки и шорохи жизни пропустить, не расслышать важное сообщение от своих, из фронтовой полосы своей молодости.
Временами у нее возникает острая потребность хоть ненадолго забыть о войне, необходимость краткой передышки.
Она пишет:
О заботах, об утрате
Позабудем хоть на час.
Все печали позабудем
В ликовании весны.
Мы ведь люди, мы ведь люди —
Мы для счастья рождены!
Но это действительно ненадолго. И опять —
…повсюду клубится за нами,
Поколеньям другим не видна —
Как мираж, как проклятье, как знамя —
Мировая вторая война…
К слову, о других поколениях. Друнина не противопоставляет свою молодость теперешней. Взгляд ее на нынешних восемнадцатилетних полон понимания и добра. Человечны, жалостливы по-женски стихи о своих сверстницах, о невестах, чьи женихи остались на войне.
Но основное у Юлии Друниной — это ее фронтовая лирика, написанная и тогда и теперь. Она полна зримыми деталями военного быта. Одно из ранних стихотворений так и называется «Солдатские будни». Или вот — «Ванька — взводный». Для всех, кто побывал на войне, целый образ в отблеске времени встает за этим названием. С безоглядной отвагой написаны стихи «Баня». В стихотворении «Бинты», казалось бы, только сугубо профессиональные подробности. Но —
Не нужно рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли…
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
Наука доброты! — вот что должны прежде всего постичь и медицинские сестры, и поэты.
И она говорит в другом месте:
Я мальчиков этих жалела,
Как могут лишь сестры жалеть.
Вот ее движущая сила. А может быть, это ей по должности было положено? Высокая должность — коли так.
И Друнина пишет и пишет о своих сестрах по фронту, о наших сестрах, об их поразительной судьбе.
На носилках, около сарая,
На краю отбитого села,
Санитарка шепчет, умирая:
— Я еще, ребята, не жила…
Так же, как еще не жили погибающие молоденькие солдаты. Короткая, ослепительной яркости вспышка — вся их жизнь. Бесчисленное множество этих вспышек, слившись, превратились в Вечный огонь. Это общая память о всех.
Но Друнина говорит еще и о могиле «Неизвестной санитарки», «Неизвестной медсестры», которая существует лишь в благодарной солдатской памяти. Эти строки имеют еще и второй или, напротив, первый точный смысл: для раненого вынесшая его сестра, как правило, остается неизвестной. В этом глубокое бескорыстие их женского подвига.
Официальной могилы «Неизвестной медсестры» не существует, но Юлия Друнина стремится воспеть, возвеличить своих подруг в стихах, еще и еще раз напомнить о них, о их чудовищно трудной и бесконечно прекрасной судьбе. О тех, к кому, как и к самому автору, могут быть обращены строки:
Никогда не была ты солдаткой,
Потому что солдатом была.
Такова лирика Юлии Друниной.
Константин Ваншенкин
«Я порою себя ощущаю связной…»
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной.
И хотя пятилетки бегут
Торопясь,
Все тесней эта связь,
Все прочней эта связь.
Я — связная.
Пусть грохот сражения стих:
Донесеньем из боя
Остался мой стих —
Из котлов окружений,
Пропастей поражений
И с великих плацдармов
Победных сражений.
Я — связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу:
«Нет, ничто не забыто,
Нет, никто не забыт,
Даже тот,
Кто в безвестной могиле лежит».
1978
«Я только раз видала рукопашный…»
Я только раз видала рукопашный.
Раз — наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
1943
Я ушла из детства
В грязную теплушку,
В эшелон пехоты,
В санитарный взвод.
Дальние разрывы
Слушал и не слушал
Ко всему привыкший
Сорок первый год.
Я пришла из школы
В блиндажи сырые.
От Прекрасной Дамы —
В «мать» и «перемать».
Потому что имя
Ближе, чем
«Россия»,
Не могла сыскать.
1942
«Качается рожь несжатая…»
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы — девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты —
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
1942
«Трубы. Пепел еще горячий…»
Трубы.
Пепел еще горячий.
Как изранена Беларусь…
Милый, что ж ты глаза не прячешь? —
С ними встретиться я боюсь.
Спрячь глаза.
А я сердце спрячу.
И про нежность свою забудь.
Трубы.
Пепел еще горячий.
По горячему пеплу путь.
1943
«Ждала тебя. И верила. И знала…»
Ждала тебя.
И верила.
И знала:
Мне нужно верить, чтобы пережить
Бои,
походы,
вечную усталость,
Ознобные могилы-блиндажи.
Пережила.
И встреча под Полтавой.
Окопный май.
Солдатский неуют.
В уставах незаписанное право
На поцелуй,
на пять моих минут.
Минуту счастья делим на двоих,
Пусть — артналет,
Пусть смерть от нас —
на волос.
Разрыв!
А рядом —
нежность глаз твоих
И ласковый
срывающийся голос.
Минуту счастья делим на двоих…
1943
«Целовались. Плакали и пели…»
Целовались.
Плакали
И пели.
Шли в штыки.
И прямо на бегу
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
Мама!
Мама!
Я дошла до цели…
Но в степи, на волжском берегу,
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
1944
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью.
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.
Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!
1944
