ступить первый шаг,
И не жалко растраченных дней.
Вечерами мы свечи зажжём
И разбудим волшебный рояль -
Хрупкий свет, нарисованный дом,
Чистый звук, обретённая даль.
Нам в реальность достался мираж,
Но зато на невиданный срок.
И мы знаем, что это не блажь –
Рай, который без нас одинок.
Устремленью наивному в дар
Он однажды откроется весь –
И бесследно исчезнет кошмар
Тот, что жизнью прозвали мы здесь
Прости, что пришла слишком поздно
Да порастеряла цветы…
Как нынче покойно и звёздно,
Немой соглядатай мечты.
Прости, что не стану слезами
Могильный твой холм орошать.
Так мало преград между нами,
Влечёт так небесная гладь.
Прости, что так пахнет бредово
Сирень в изголовье твоём.
Так просто разрушить оковы
И тихо уйти нам вдвоём
За коды 8 кладбищенских клёнов,
Минуя их призрачный ряд,
И скорбных молитв и поклонов
Забыть вековечный обряд.
И за путевой указатель
Принять покосившийся крест…
Прощай, мой безмолвный мечтатель –
Уже отзвонил благовест 9.
Обряжусь я опять невестой,
Собираясь в далекий путь.
Руки, нежно слитые вместе,
Положу тихонько на грудь.
Поплотнее закрою очи,
Понадежней замкну уста,
Вдруг поняв безвозвратно точно,
До чего эта жизнь проста.
Я не мыслю уход иначе –
Пусть свершится вечный обряд:
Отпоют меня и отплачут,
Отпущенье мне возгласят.
Краток путь земной человечий…
И в обитель иных утех,
Опираясь на чьи-то плечи,
Поплыву я превыше всех.
И не надо плит иль надгробий –
Станет знаком смиренных мест
И приметой моих угодий
Кружевной невесомый крест.
А когда пойду на постели,
Чтобы было мне слаще спать,
Будут словно невесту хмелем
Самой сладкой землей посыпать.
(отрывок из поэмы «Арто транс», посвященной Джиму Моррисону 10)
Времени совсем в обрез,
А ты опять спешишь на Пер-Лашез 11.
А. Васильев.
Я помню адрес: Пер-Лашез, Париж,
А там – по стрелкам на чужих надгробьях.
Где просто надпись «Jim» или «I love you»,
А где строка – твой мартиролог 12 вкратце,
Чтоб без проводника к тебе добраться.
Но впрочем, каждый ангел путь укажет,
А пышным плитам и не снилось даже
В таком формате послужить живым.
Но кто, скажи, придумал это, Джим,
Что ты в подземной колыбели спишь?!
Мне не представить этой высоты,
А ты уже не спустишься обратно –
Но музыка и в небе беспощадна.
А как там сверху – охрененный вид?!
И Мистер Осветитель не слепит
Софитами 13 расплавленных вселенных?
Как на плаву межзвёздная ладья?
Земля осталась слишком тесной сценой
И вертится всё так же без тебя:
Рождение, взросление, мечты,
Тоска, безумие, любовь и смерть.
И пусть финал известен всем с начала –
Не ломятся на выходе из зала,
Никто не хочет упустить свой шанс,
И длится опостылевший сеанс.
Но в титрах неизменно ты указан
Злодеем, жертвой и героем сразу.
Ну, так играй! – хоть крест давно донёс
И разреши не удержать мне слёз
И вглубь последних кадров не смотреть.
Иначе – безнадёжен этот свет,
Но для тебя уже он тот, наверно -
Меж нами расстояния безмерны.
Но жизнь моя – спидометр без фальши:
Чем дольше жить – тем от тебя я дальше,
И день за днём…а, может, всё же ближе?
И где, скажи, мы встретимся – в Париже,
На смертном авеню, где полный штиль?
В Некрополь 14-луна-парке местном – иль?!..
Я помню адрес…
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги.
Б. Пастернак.
Я в этой жизни лишь виденье,
Лишь призрак сумрачной поры.
Я полуявью, полутенью
Скольжу сквозь время и миры.
Я не наделаю шумихи –
Неслышен звук моих шагов.
Быть должен непременно тихим
Тот, кто попал на пир богов
Не в качестве прислуги Фавна 15.
Моим загадкам нет числа,
Я промолчу о самом главном,
Ведь всё, что сказано – зола.
Но чей–то бестолковый поиск
Проявит вдруг через века
Моей души случайный оттиск
В любой строке черновика.
Жизнь свою пишу, не отрываясь,
И строка ложится за строкой,
А тетрадью служит мне, признаюсь,
Всё, что оказалось под рукой.
Память подбирает без разбора,
Подшивает – чаще всё же зря -
Планы, тайны, речи, встречи, споры,
Лист кленовый, лист календаря.
Летопись веду свою небрежно:
Смысл банален и хромает слог,
Пропуски, ошибки неизбежны –
Нет сноровки, поджимает срок.
Жаль, переписать уж не успею –
Ты, Издатель, медлить не привык,
Может, в житие 16 иль в эпопею 17
Обернулся б жалкий черновик.
Скомканной, сумбурной и сырою,
Жизнь под пыльным переплётом скрыв,
Рукопись та ляжет пред тобою
Прежде, чем отправиться в архив.
Знаю, многое в ней будет спорно,
Только с корректурой не спеши –
Лишь небрежно знак вопроса чёркни
На полях прочитанной души.
Коль выпали дурные карты –
Нет проку от себя скрывать:
Уж выдохлось вино азарта,
И расхотелось блефовать.
А всё, казалось, рассчитала,
Риск проиграть свела на нет –
Такого полного провала
И не представить было мне.
Я верила в законность права
Одуматься в который раз,
Взгляд сохранив предельно здравый,
Блеснуть отточенностью фраз.
И отдавалась без сомненья
Теченью бурному реки.
Надёжными я мнила звенья
Цепей тех, что как мир стары.
Себя оценивая ложно,
Ва-банк пошла без козырей –
И вот бессрочный я заложник
И пленник в замке без дверей.
Темница мысли как гробница,
И глыбы чувств не разберешь,
Не убежать, не откупиться –
Растрачен мой последний грош.
Но горькое моё решенье
Не переменят боль и страх:
Вам не узнать о том сраженье,
Где я разбита в пух и прах.
По-прежнему, здесь караван идет,
Собаки лают, кому надо – слышат.
Помазан царь. Безмолвствует народ.
Закон что дышло 18, и контора пишет.
Как раньше – каков поп, таков приход.
Маразм крепчает, разум еле дышит.
Рожают бабы. Все уйдут на фронт.
Мглой кроет небо – правды нет и выше.
Белеет парус. Ярославна ждет.
