и камней.
Я на колени, чтоб напиться
Стал. Слышу – песню соловей
Так сладко-сладко напевает.
Я не сдержался, взгляд поднял
Увидеть чтоб, кто так ласкает
Мой слух… Но что я увидал!..
Передо мной в одежде чёрной,
В крестах весь, с посохом в руке,
Со взглядом, в небо увлечённым,
Старик стоял невдалеке.
И видно было – он молился,
Не замечая никого,
Так горячо, что аж светился.
И ноги бóсые его —
Нет, мне не кажется, – чуть выше,
Чуть выше были, чем земля.
Я подойти к нему поближе —
Узнать не призрак вижу ль я, —
Собрался, но старик чудесный
Вдруг оглянулся. И в тот миг
Его поистине небесный
Взгляд в сердце грешное проник.
Я долго плакал. Слёзы градом
Из глаз моих тогда лились,
А старец был со мною рядом
И, наконец, сказал: «Молись!
Молись, мой сын, почаще, кайся,
Держи к Всевышнему свой путь,
К грехам былым не возвращайся,
Минуту эту не забудь».
Прошли года, а образ старца
Ещё живой в душе моей,
Мне с ним не суждено расстаться
И до кончины моих дней.
Я много лет с тех пор пытаюсь
Найти то место, тот ручей,
Но, как при этом ни стараюсь
(Быть может, в власти это чьей?),
Всё не найду никак…
«Как модно нынче богу верить…»
Как модно нынче богу верить
Чужому, но не своему,
Себя всего ему доверить
И быть служителем ему.
И учат нас чужие боги,
Как спать нам, что нам есть и пить,
Какой пойти куда дорогой, —
Не учат только, как любить.
О том мы Боге забываем,
Чьё имя – Вечная Любовь,
И слышать часто не желаем,
Что Он страдал, что пролил кровь
За нас – за грешных, за безумных,
Погрязших во грехах своих,
Забывших голос предков мудрых,
Что наша жизнь – всего лишь миг.
«Сириец Ефрем, покаянья учитель…»
Сириец Ефрем, покаянья учитель,
Оставил нам в память молитву сию:
«О Господи Боже и жизни Властитель,
Избави от праздности душу мою;
Избавь от унынья и к власти стремленья,
И дай мне терпенья, смиренья, любви,
И дай целомудрия; дай прегрешенья
Увидеть во дни здешней жизни свои;
И, Царь мой и Бог, подари мне уменье,
Чтоб мне никогда никого не судить;
Тебе славословья мои и хваленья
Уста мои будут вовек говорить».
Седая сивилла в пещере гадала.
Змея рядом грелась у углей костра.
Пророчица гостя к себе ожидала
Высокого в час предрассветный утра.
Пока же на улице редкая темень —
Попрятались звёзды с луной в облака.
И воздух так густ, и земля, словно кремень…
Сивилла змее налила молока.
Пока темнота, и так тихо на редкость,
Что кажется: что-то случиться должно.
Какие-то звуки… И мигом вся местность,
Вся вдруг изменилась, в мгновенье одно.
И видит старуха себя среди хлева —
В соломе младенец-малютка лежит,
С ним мать молодая, и рядом здесь, слева,
Отец удивлённый, опёршись, стоит.
Тем временем Август, владыка вселенной,
Объятый гордыней и жутким волненьем,
Со свитой немногою, в мраке ночном,
Мечтая, безумец, о бренном, земном,
К пещере сивиллы скорее стремится,
Чтоб там бесконечно ему удивиться.
Скажу по секрету – ему предстояло
Волненье большое тогда пережить:
Сенат, всё собранье лжецов, всё восстало,
Царя своего богом чтоб объявить.
«Тебе – говорят – так приличнее будет,
Чтоб богом быть нашим и нашим царём.
Тебя никогда и никто не забудет
Ни темною ночью, ни солнечным днём.
И сам Капитолий мы храмом украсим
В твою, о священный, и славу и честь,
И жертвенный огнь там вовек не погасим».
«Как быть, это правда иль всё-таки лесть?» —
В сомнениях Август с немногою свитой
Под кровом ночи собирается в путь.
И звёзды с луной пусть во мраке сокрыты —
Отважное сердце дойдёт как-нибудь.
Всё в гору их путь. Вот – сивиллы жилище,
А вон и она – чуть поодаль стоит.
Погасший костер, а точней, пепелище…
Куда-то делёко старуха глядит.
«Очнись, эй, беззубая! – оклик раздался —
Здесь сам император со свитой своей,
Прийти тёмной ночью к тебе постарался».
«Смотри, – вдруг сказала сивилла, – скорей».
И видит вдруг Август себя среди хлева,
В далёкой стране, средь простых пастухов.
Младенец тут. Только родился. И слева
Отец его, мать. И дары от волхвов.
«Смотри – вот тот Бог, – прошептала сивилла, —
Кому на холме будет выситься храм».
И вдруг всё исчезло. Опять всё как было.
Лишь что-то невзрачное пало к ногам.
Поднял император – пучок жалкий сена,
Свидетель виденья, грядущего знак.
Пред старой провидицей стал на колено
И видит – огонь в престарелых очах,
Огонь того хлева, лучину у яслей,
Младенца того… и объял его страх.
И страхом объятый, домой он вернулся,
Забыв обо всём, только слыша слова:
«Смотри – вот тот Бог!»…
Укрывает землю
Покрывалом белым
В месяце весеннем
Снег довольно смело.
Крупные снежинки
Кружат в хороводе —
Нежные пушинки
Матушки-природы.
Молодая травка,
Первые цветочки,
Мелкие букашки,
Налитые почки —
Их покровом снежным
Небо одевает.
Завтра днём весенним
Снова всё растает.
Снова всё проснётся
Раннею порою,
Солнцу улыбнётся
Нежною весною.
Третий день всё брожу по пустыне,
Только ветер в лицо да песок —
Никаких нет здесь признаков жизни.
Боже мой, как же я изнемог!
Вот – вблизи показались утёсы
Чёрных скал, и источник воды
(Только скуден источник, как слёзы),
И припасы какой-то еды.
Кто живёт здесь средь скал молчаливых?
Или жил? Совершенно один —
Не из тех, будто волк, боязливых,
А из тех, кто Всевышним храним.
Позабыв про усталость и голод,
Я присел. Терпеливо стал ждать,
Чтоб увидеть – он стар или молод,
Тот, кто смог здесь в песках обитать.
И, признаться, совсем испугался,
За своей вдруг услышав спиной
Женский голос – он мне показался
Искушеньем: «О путник, постой!
Так сиди и не смей оглянуться!
Знаю я, ты напуган, мой друг.
Ты хотел бы ко мне прикоснуться,
Если б встретил средь улицы вдруг.
Я доселе стройна и красива,
Хоть живу здесь в пустыне давно.
Для тебя – знаю я – это диво,
Для меня
