***
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно.
Живешь в заколдованном, диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени,
Все равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели.
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света,
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре,
Все равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно?
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе,
Зря ли я столько сил разбазарил?
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
Час зачатья я помню неточно,
Значит память моя однобока,
Но зачат я был ночью порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев — это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам святители, что плюнули, да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
А вот живет же братия — моя честна компания.
Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки, милые, слово!
Получил я впервые свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил,
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой
Соседушка с соседушкою баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.
Не боялась сирены соседка
И привыкла к ней мать, понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху от бога
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три ручья сквозь дыры крыш просеяно
На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? — Да без вести пропавшие!
Эх, Киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.
Мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие.
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал не забыт, не заброшен.
И дразнили меня недоносок,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
— Пленных гонят, — чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим, да чужим.
У тети Зины кофточка с драконами, да змеями
То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония, трофейная Германия:
Пришла страна Лимония — сплошная чемодания.
Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили: — зачем? — Он в ответ,
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене-откажется
Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.
Все — от нас, до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки
Не досталось им даже по пуле
В ремеслухе живи не тужи
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие
От никотина черные,
По рукоятки легкие трехцветные наборные,
Вели дела отменные сопливые острожники.
На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами
И вот ушли романтики из подворотен ворами.
Было время и были подвалы,
Было дело и цены снижали.
И текли, куда надо каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин, да майоров
До бедовых широт поднялись,
Потому, что из всех коридоров
Им, казалось сподручнее вниз.
Он не вышел ни званьем, ни ростом,
Ни за славу, ни за плату,
На свой необычный манер
Он по жизни шагал над помостом
По канату, по канату, натянутому, как нерв.
Посмотрите, вот он без страховки идет.
Чуть правее наклон — упадет, пропадет!!
Чуть левее наклон — все равно не спасти!!
Но должно быть ему очень нужно пройти
Четыре четверти пути!
И лучи его с шага сбивали
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась, как две.
Крики «Браво» его оглушали,
А литавры, а литавры, как обухом по голове!
Посмотрите, вот он без страховки идет.
Чуть правее наклон — упадет, пропадет!
Чуть левее наклон — все равно не спасти!
Но теперь ему меньше осталось пройти:
Всего три четверти пути!
— Ах, как жутко, как смело, как мило
Бой со смертью три минуты!
Раскрыв в ожидании рты, лилипуты, лилипуты
Казалось ему с высоты.
Посмотрите, вот он без страховки идет.
Чуть правее наклон — упадет, пропадет!
Чуть левее наклон — все равно не спасти!
Но спокойно, ему остается пройти
Всего две четверти пути!
Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым.
Такого попробуй угробь!
По проволоке над ареной
Нам по нервам, нам по нервам
Шел под барабанную дробь!
Посмотрите, вот он без страховки идет.
Чуть правее наклон — упадет, пропадет!!
Чуть левее наклон — все равно не спасти!
Но замрите: ему остается пройти
Не больше четверти пути!
Закричал дрессировщик, и звери
Клали лапы на носилки,
Но строг приговор и суров.
Был растерян он или уверен,
Но в опилки он пролил досаду и кровь!
И сегодня другой без страховки идет.
Тонкий шнур под ногой — упадет, пропадет!
Вправо, влево наклон — и его не спасти,
Но зачем-то ему очень нужно пройти
Четыре четверти пути!
Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,
Потрусили за ствол — он упал, упал,
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,
И что голос имел — не узнал, не узнал.
Может, были с судьбой нелады, нелады
И со случаем плохи дела, дела.
А тугая струна на лады, на лады
С незаметным изъяном легла.
Он начал робко с ноты «до»,
Но не допел ее, не до
Не дозвучал его аккорд,
И никого не вдохновил:
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил…
Смешно, не правда ли, смешно…
А он шутил, не дошутил,
Недораспробовал вино
И даже недопригубил.
Он пока лишь затеивал спор, спор,
И уверенно, и не спеша, не спеша,
Словно капельки пота из пор, из пор,
Из-под кожи сочилась душа, душа.
Только начал дуэль на ковре, на ковре,
Еле-еле едва приступил,
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,
И судья еще счет не открыл
Он знать хотел все от и до,
Но не добрался он ни до
Ни до догадки, ни до дна, до дна,
Не докопался до глубин,
И ту, которая одна,
Не долюбил, не долюбил, не долюбил!
Не долюбил…
Смешно, не правда ли, смешно, смешно…
А он шутил, не дошутил,
Осталось недорешено,
Все то, что он не дорешил.
Ни единою буквой не лгу, не лгу,
Он был чистого слога слуга, слуга,
Он писал ей стихи на снегу, на снегу.
К сожалению, тают снега, снега.
Но тогда еще был снегопад, снегопад
И свобода писать на снегу,
И большие снежинки и град
Он губами хватал на бегу.
Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до
Не добежал, бегун, беглец, беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звездный знак его, телец,
Холодный млечный путь лакал.
Смешно, не правда ли, смешно, смешно,
Когда секунд недостает,
Недостающее звено
И недолет, и недолет, и недолет!…
Смешно, не правда ли? Ну вот,
И вам смешно, и даже мне.
Конь на скаку и птица влет
По чьей вине?
По чьей вине?
По чьей вине?
