Шарль Бодлер - Цветы зла

Когда, ленивый друг, идешь со мною рядом,
При пеньи музыки, по залам, в поздний час,
Походкой медленно размеренной, и взглядом
Глядишь скучающим своих глубоких глаз;

Когда твой бледный лоб блеск газа отражает
И чар болезненных на нем сияет след,
И пламя фонарей зарницы зажигает
На дне твоих очей, где чудный виден свет,

Мечтаю: как свежо ее родное тело!
На ней горят венцом огни страстей былых,
И сердце, мятое, как персик, уж созрело,
Как грудь ее, для нег искусных и святых.

Осенний ли ты плод, заманчивый и сочный?
Иль урна грустная с забытым пеплом ты?
Знакомый аромат садов страны восточной,
Подушка сонная иль яркие цветы?

Я знаю, есть глаза с обманчивой печалью,
И не скрывает тайн их скорбная краса;
Ларцы ненужные, от века пустовали
Они, хоть глубоки, как сами небеса!

Но ведь достаточно дарить одно обличье,
Чтоб сердце радовать, плененное мечтой!
Что мне до тупости твоей иль безразличья,
О Маска! — Ослеплен твоей я красотой!

Я помню до сих пор, соседка и подруга,
Наш домик маленький и тихие досуги,
И статуи богинь, как тайную мечту
В убогой рощице скрывавших наготу,
И солнце, вечером струившее на клены
Сноп огненных лучей, в окошке преломленный,
Смотревшее на нас, в час трапезы простой,
Как любопытный глаз в лазури золотой,
И разливавшее свой отблеск златотканый
Сквозь кружева гардин на скатерть и стаканы.

Служанка верная, внушавшая вам ревность,
Давно спит под травой, в тени немых деревьев,
Давайте отнесем немного ей цветов;
Ведь горькая судьба у бедных мертвецов,
И в дни, когда тоска октябрьская разлита
И ветер сеет лист желтеющий на плиты,
Простить им нелегко бездушие живых,
Спокойно дремлющих в постелях пуховых,
В то время как они, одни предвидя беды,
Без сотоварища, без дружеской беседы,
Скелеты старые, точимые червем,
В земле, разрыхленной снегами и дождем,
Считают бег часов, забытые родными,
И треплются венки под бурями ночными.

Когда бы вдруг ко мне, под песнь шипящих дров,
Явилась тень ее и села бы без слов,
Иль в комнате моей, в морозный синий вечер,
Она бы пряталась, возжаждав новой встречи,
Покинув гроб и мир уж чуждый посетя,
Чтоб пустовать, как мать, большое уж дитя,
Что мог бы я сказать душе, любовью полной,
Увидев, как слеза течет ее безмолвно?

Дни поздней осени, зимы глухие тучи,
Весны густая грязь и дождь ее плакучий,
Люблю вас и хвалю за то, что ваша мгла
Воздушным саваном мне сердце оплела.

Когда в полях шумит на воле ветр могучий
И флюгер по ночам вращается скрипучий,
Охотней, чем во дни сиянья и тепла,
Душа раскроет вдруг угрюмые крыла.

Нет слаще ничего уму, когда мученья
Его заволокли, как серый твой туман,
О бледная пора, царица наших стран,

Чем вечные твои, задумчивые тени,
— Иль разве ласки те, которыми вдвоем
Мы усыпляем боль на ложе роковом.

Забыть не в силах я нетленной
И жуткой прелести картин,
Которых смертный глаз смятенный
Еще не видел ни один.

Сон полон сказочных явлений!
По прихоти мне данных сил
Я непокорное растенье
Из этих зрелищ исключил.

Творец, гордящийся твореньем,
Я созерцал свои труды
И опьянялся повтореньем
Металла, камня и воды.

Сверкали лестницы и залы
Дворцов огромных и пустых;
Струя фонтанов ниспадала
На дно бассейнов золотых;

И водопады, тяжелее
Завес хрустальных, в тех дворцах
Висели, искрясь и светлея,
На металлических стенах.

Взамен деревьев колоннады
Росли вокруг глухих прудов,
Где стыли сонные наяды,
Как женщины, у берегов.

И лентой синей, меж зеленых
Иль красных плит береговых,
Там воды рек на миллионы
Струились верст в полях немых.

Цвели там каменные дали,
И волны, чарами полны,
Как зеркала, их отражали,
Всем виденным ослеплены.

По небесам стезей безбурной
Потоки плавные текли,
Лия сокровища из урны
На лоно светлое земли.

Я мог, владыка над мечтами,
Заставить прихотью моей
Течь под алмазными мостами
Валы покорные морей.

Всё, даже черный свет, блистало,
Играя радужным огнем;
И влага славу окружала
Свою лучистым хрусталем.

Светил не ведали те страны.
Был пуст обширный небосклон.
Мир этот, сказочный и странный,
Огнем был личным освещен.

А на немое мирозданье
(Где всё для слуха замерло,
Хоть жило всё для глаз) молчанье
Ненарушимое легло!

Но лишь раскрыл я взор — предстала
Вся жизнь убогая моя
Передо мной, и снова жало
Забот ужалило меня.

Часы безрадостно пробили
Двенадцать раз, а за стеной
Лучи слепого полдня лили
На землю сумрак ледяной.

В казарменных дворах заря уж прозвучала,
И ветром фонари предутренним качало.

Был час, когда, слетев к подушкам их толпой,
Сны юношей томят коварною мечтой;
И, как кровавый глаз, ослепший и слезливый,
Свет лампы, побледнев, мигает боязливо;
Когда душа, в плену у тела и страстей,
Смущается борьбой светильни и лучей.
Как безутешные, заплаканные очи,
Мрак полн дрожащих слез от нас бегущей ночи;
Поэт устал писать и женщина — любить.

В домах, то тут, то там, уж начали топить.
Продажных женщин труд окончен был. Устали
От ласк они и сном звериным засыпали;
Старухи, кутая плотней в лохмотья грудь,
Вчерашнюю золу старались вновь раздуть.

Был час, когда среди холодных, мертвых теней
Терзают рожениц еще сильней мученья.
Как стон, где слышится нам боль кровавых ран,
Крик петуха вдали прорезывал туман;
Густая пелена окутала все зданья;
Во тьме больниц конец уж наступал страданий
Для тех, кто отходил, икая и хрипя.
Распутники домой шли, медленно бредя.

В одеждах розово-зеленых тихо всплыла
Дрожащая заря над Сеною унылой,
И сумрачный Париж глаза вновь протирал
— Старик трудящийся — и молот в руки брал.

Луна, кумир отцов, друг вздохов их влюбленных,
С лазурной высоты, где следом за тобой
Светила шествуют лучистою толпой,
О Цинтия, фонарь убежищ потаенных,

Ты видишь ли тела любовников, сплетенных
Во сне, и свежих уст блеск чистый и живой,
Поэта рабский труд над каждою строфой
Иль в высохшей траве чету гадюк зеленых?

Накинув желтый плащ, приходишь ли тайком,
Чтоб снова целовать в безмолвии ночном
Эндимиона лоб и давние седины? —

«Сын оскудевшего столетья, вижу я,
Как мать твоя, склонив над зеркалом морщины,
Белит искусно грудь, вскормившую тебя!»

Раз вечером душа вина в бутылках пела:
«О бедный человек, седеющий в борьбе,
Под светлою тюрьмой и красным воском смело
Песнь, полную любви и братства, шлю тебе.

Я знаю, сколько вы, по склонам раскаленным
Холмов, должны труда и времени вложить,
Чтоб жизнью одарить и духом окрыленным
Меня, и подвиг ваш сумею оценить.

Я тайно радуюсь, когда с волшебной силой
Льюсь в горло сумрачных, измученных рабов,
И грудь согретая — желанная могила,
И слаще мне моих холодных погребов.

Ты слышишь ли вдали воскресных песен звуки?
В струе моей, дрожа, рождаются мечты.
На стол облокотясь и обнаживши руки,
Восславишь ты меня, и счастлив будешь ты.

Зажгу огонь в глазах жены твоей довольной
И бледность я сотру с лица твоих сынов,
Для слабых став их тел и мысли их безвольной
Елеем, мускулы питающим борцов.

Я снизойду в тебя мечтою виноградной
И Сеятелем снов посеянным зерном
И подарю любовь к поэзии отрадной,
Всходящей к Божеству невиданным цветком!»