«Померкнет день; устанет ветр реветь…»
Померкнет день; устанет ветр реветь,
Нагое сердце перестанет верить,
Река начнет у берегов мелеть,
Я стану жизнь рассчитывать и мерить.
Они прошли, безумные года,
Как отошла весенняя вода,
В которой отражалось поднебесье.
Ах, отошел и уничтожен весь я.
Свистит над домом остроносый дрозд,
Чернила пахнут вишнею и морем,
Души въезжает шарабан на мост.
Ах, мы ль себе раскаяться позволим?
Себя ли позовем из темноты,
Себе ль снесем на кладбище цветы,
Себя ль разыщем, фонарем махая?
Себе ль напишем, в прошлое съезжая?
Устал и воздух надо мной синеть.
Я, защищаясь, руку поднимаю,
Но не успев на небе прогреметь,
Нас валит смех, как молния прямая.
«На мраморе среди зеленых вод…»
На мраморе среди зеленых вод
Ты спишь, душа, готовая проснуться,
Твой мерно дышит розовый живот
И чистый рот, готовый улыбнуться.
Сошло в надир созвездие живых,
Судьба молчит, смеясь железным ликом
На бронзовую шляпу снег летит,
На черный лоб садится птица с криком.
Она прошла, возлюбленная жизнь,
Наполнив своды запахом фиалок.
Издали двери незабвенный визг,
И снег пошел на черный край фиала
Крадется ночь, как ледяная рысь,
По улицам, где в камне стынут воды.
И зорко смотрит птица сверху вниз,
Куда укрыться ей от непогоды.
«Стояли мы, как в сажени дрова…»
Стояли мы, как в сажени дрова,
Готовые сгореть в огне печали.
Мы высохли и вновь сыреть почали:
То были наши старые права.
Была ты, осень, медля, не права.
Нам небеса сияньем отвечали,
Как в лета безыскусственном начале,
Когда растет бездумье, как трава.
Но медленно отверстие печи,
Являя огневые кирпичи,
Пред нами отворилось и закрылось.
Раздался голос: «Топливо мечи!»
К нам руки протянулись, как мечи,
Мы прокляли тогда свою бескрылость.
«Распухает печалью душа…»
Распухает печалью душа.
Как дубовая пробка в бочонке.
Молоток иль эфес бердыша
Здесь под стать, а не зонтик девчонки
Черный сок покрепчает от лет,
Для болезного сердца отрава.
Опьянеет и выронит славу
В малом цирке неловкий атлет.
В малом цирке, где лошади белые
По арене пригоже кружат,
И где смотрят поэты дрожа,
То, что люди бестрепетно делают.
Где под куполом лампы и тросы
И качели для храбрецов,
Где сидим мы, как дети матросов,
Провожающие отцов.
«Лицо судьбы доподлинно светло…»
Лицо судьбы доподлинно светло,
Покрытое веснушками печали,
Как розовое тонкое стекло,
Иль кружевное отраженье шали.
Так в пруд летит ленивая луна,
Она купается в холодной мыльной пене,
То несказаемо удивлена,
То правдой обеспечена, как пенье.
Бормочет совесть, шевелясь во сне,
Но день трубит своим ослиным гласом,
И зайчики вращаются в тюрьме,
Испытанные очи ловеласов.
Так бедствует луна в моем мешке,
Так голодает дева в снежной яме,
Как сноб, что спит на оживленной драме,
Иль черт, что внемлет на ночном горшке.
«Идет Твой день на мягких лапах…»
Идет Твой день на мягких лапах,
Но я не ведаю, смеюсь.
Как тихий звук, как странный запах,
Вокруг меня витает жуть.
О, мстительница! Долго, долго
Ты ждешь наивно и молчишь.
Так спит в снегу капкан для волка
И тихо вьется сеть для рыб.
Поет зима. как соловей,
Как канарейка, свищет вьюга.
Луна восходит, а правей
Медведица подходит с юга
И сытый мир счастливый Твой
Не знает, что уже натянут
Прозрачный лук над головой,
Где волосы еще не вянут.
Иль, может быть, через эфир,
Как песня быстрая о смерти,
Уже стрела кривую чертит
По кругу, где стоит цифирь.
«Я люблю, когда коченеет…»
Я люблю, когда коченеет
И разжаться готова рука,
И холодное небо бледнеет
За сутулой спиной игрока.
Вечер, вечер, как радостна вечность,
Немота проигравших сердец,
Потрясающая беспечность
Голосов, говорящих: конец.
Поразительной тленностью полны
Розовеют святые тела,
Сквозь холодные, быстрые волны
Отвращенья, забвенья и зла.
Где они, эти лунные братья,
Что когда — то гуляли по ней?
Но над ними сомкнулись объятья
Золотых привидений и фей.
Улыбается тело тщедушно,
И на козырь надеется смерд.
Но уносит свой выигрыш душу
Передернуть сумевшая смерть.
«Ты в полночь солнечный удар…»
Ты в полночь солнечный удар,
Но без вреда.
Ты в море серая вода,
Ты не вода.
Ты в доме непонятный шум,
И я пляшу.
Невероятно тяжкий сон.
Ты колесо:
Оно стучит по камням крыш,
Жужжит, как мышь,
И медленно в огне кружит,
Во льду дрожит,
В безмолвии на дне воды
Проходишь Ты,
И в вышине, во все сады,
На все лады.
И этому леченья нет.
Во сне, во сне
Течет сиреневый скелет,
И на луне
Танцует он под тихий шум
Смертельных вод.
И под руку я с ним пляшу,
И смерть, и черт.
«Жизнь наполняется и тонет…»
Жизнь наполняется и тонет
На дно, на дно,
И входит белый смех в хитоне,
Мертвец в окно.
Там ложно зеркало светает
В земной тюрьме,
И лето в гости прилетает
К нагой зиме.
Стоит недвижно над закатом
Скелет весов,
Молчит со звездами на платье
Душа часов.
Кто может знать, когда луна
Рукою белой,
Как прокаженная жена,
Коснется тела.
В саду проснется хор цветов
Ключ заблестит.
И соловей для темных слов
Во тьму слетит.
Огонь спускается на льдину
Лица жены.
Добро и зло в звезде единой
Сопряжены.
Вокруг нее сияют годы,
Цветы и снег,
И ночь вращается к восходу,
А солнце к тьме.
Как непорочная комета
Среди огня
Цари, невеста Бафомета,
Забудь меня.
Священная луна в душе
Взойдет, взойдет.
Зеленая жена в воде
Пройдет, пройдет.
И будет на пустом морозе
Кровь кипеть,
На тяжкой деревянной розе
Птица петь.
Внизу вращается зима
Вокруг оси.
Срезает с головы сама
Сирень власы.
А с неба льется черный жар,
Мертвец сопит,
И падает на нос ножа
Актер, и спит.
А наверху кочует лед,
И в нем огонь
И шелест золотых колод
Рукой не тронь!
Прозрачный, нежный стук костей,
Там игроки.
Скелеты с лицами гостей,
Там дно реки.
Утопленники там висят
На потолке,
Ногами кверху входят в сад
И налегке.
А выше черный странный свет
И ранний час.
Входящий медленно рассвет
Из-за плеча.
И совершенно новый день
Забвенье снов,
Как будто и не пела тень,
Бренча без нот.
«Я шаг не ускоряю сквозь года…»