Николай Клюев - Стихотворения

Тучи, как кони в ночном,
Месяц — грудок пастушонка.
Вся поросла ковылем
Божья святая сторонка.

Только и русла, что шлях —
Узкая, млечная стёжка.
Любо тебе во лесях,
В скрытной избе, у окошка.

Светит небесный грудок
Нашей пустынной любови.
Гоже ли девке платок
Супить по самые брови?

По сердцу ль парню в кудрях
Никнуть плакучей ракитой?
Плыть бы на звонких плотах
Вниз по Двине ледовитой!

Чуять, как сказочник-руль
Будит поддонные были.
Много б Устеш и Акуль
Кудри мои полонили.

Только не сбыться тому, —
Берег кувшинке несносен…
Глянь-ка, заря, бахрому
Весит на звонницы сосен.

Прячется карлица-мгла
То за ивняк, то за кочку.
Тысяча лет протекла
В эту пустынную ночку.

Посмотри, какие тени
На дорогу стелют вязы!
Что нам бабушкины пени,
Деда нудные рассказы.

Убежим к затишью речки
От седой, докучной ровни…
У тебя глаза, как свечки
В полусумраке часовни.

Тянет мятою от сена,
Затуманились покосы.
Ты идешь, бледна, как пена,
Распустив тугие косы.

Над рекою ветел лапы,
Тростника пустые трости.
В ивняке тулья от шляпы: —
Не вчерашнего ли гостя?

Он печальнее, чем ели
На погосте, в час заката…
Ты дрожишь, белей кудели,
Вестью гибели объята.

Ах, любовь, как воск для лепки,
Под рукою смерти тает!..
"Святый Боже, святый крепкий", —
Вяз над омутом вздыхает.

Ветхая ставней резьба,
Кровли узорный конек.
Тебе, моя сказка, судьба
Войти в теремок.

Счастья-Царевны глаза
Там цветут в тишине,
И пленных небес бирюза
Томится в окне.

По зиме в теремок прибреду
Про свои поведать вины,
И глухую старуху найду
Вместо синей звенящей весны.

Туча — ель, а солнце — белка
С раззолоченным хвостом,
Синева — в плату сиделка
Наклонилась над ручьём.

Голубеют воды-очи,
Но не вспыхивает в них
Прежних удали и мочи,
Сновидений золотых.

Мамка кажет: "Эво, елка!
Хворь, дитя, перемоги…"
У ручья осока — челка,
Камни — с лоском сапоги.

На бугор кафтан заброшен,
С чернью петли, ал узор,
И чинить его упрошен
Пропитуха мухомор.

Что наштопает портняжка,
Всё ветшает, как листы;
На ручье ж одна рубашка,
Да посконные порты.

От лесной, пролетной гари
Веет дремою могил…
Тише, люди, тише, твари,
Светлый отрок опочил!

Казарма мрачная с промерзшими стенами,
С недвижной полутьмой зияющих углов,
Где зреют злые сны осенними ночами
Под хриплый перезвон недремлющих часов, —
Во сне и наяву встает из-за тумана
Руиной мрачною из пропасти она,
Как остров дикарей на глади океана,
Полна зловещих чар и ужасов полна.
Казарма дикая, подобная острогу,
Кровавою мечтой мне в душу залегла,
Ей молодость моя, как некоему богу,
Вечерней жертвою принесена была.
И часто в тишине полночи бездыханной
Мерещится мне въявь военных плацев гладь
Глухой раскат шагов и рокот барабанный
Губительный сигнал: идти и убивать.
Но рядом клик другой, могучее сторицей,
Рассеивая сны, доносится из тьмы:
"Сто раз убей себя, но не живи убийцей,
Несчастное дитя казармы и тюрьмы!"

Горниста смолк рожок… Угрюмые солдаты
На нары твердые ложатся в тесный ряд,
Казарма, как сундук, волшебствами заклятый,
Смолкает, хороня живой, дышащий клад.
И сны, вампиры-сны, к людскому изголовью
Стекаются в тиши незримою толпой,
Румяня бледность щек пылающею кровью,
Под тиканье часов сменяясь чередой.
Казарма спит в бреду, но сон ее опасен,
Как перед бурей тишь зловещая реки, —
Гремучий динамит для подвига припасен,
Для мести без конца отточены штыки.
Чуть только над землей, предтечею рассвета,
Поднимется с низин редеющий туман —
Взовьется в небеса сигнальная ракета,
К Восстанью позовет условный барабан.

Помню я обедню раннюю,
Вереницы клобуков,
Над толпою покаянною
Тяжкий гул колоколов.

Опьяненный перезвонами,
Гулом каменно-глухим.
Дал обет я пред иконами
Стать блаженным и святым.

И в ответ мольбе медлительной,
Покрывая медный вой,
Голос ясно-повелительный
Мне ответил: "Ты не Мой".

С той поры я перепутьями
Невидимкою блуждал,
Под валежником и прутьями
Вместе с ветром ночевал.

Истекли грехопадения,
И посланец горних сил
Безглагольного хваления
Путь заблудшему открыл.

Знаки замысла предвечного —
Зодиака и Креста,
И на плате солнца млечного
Лик прощающий Христа.

Наружный я и зол и грешен.
Неосязаемый — пречист,
Мной мрак полуночи кромешен,
И от меня закат лучист.

Я смехом солнечным младенца
Пустыню жизни оживлю
И жажду душ из чаши сердца
Вином певучим утолю.

Так на рассвете вдохновенья
В слепом безумье грезил я,
И вот предтечею забвенья
Шипит могильная змея.

Рыдает колокол усопший
Над прахом выветренных плит,
И на кресте венок поблекший
Улыбкой солнце золотит.

Как во нашей ли деревне —
В развеселой слободе,
Был детина, как малина,
Тонкоплеч и чернобров;

Он головушкой покорен,
Сердцем-полымем ретив,
Дозволенья ожениться
У родителя просил.

На кручинное моленье
Не ответствовал отец, —
Тем на утреннем пролете
Сиза голубя сгубил:

У студеного поморья,
На пустынном берегу,
Сын под елью в темной келье
Поселился навсегда.

Иногда из кельи строгой
На уклон выходит он
Поглядеть, как стелет море
По набережью туман,

Как плывут над морем тучи,
Волны буйные шумят
О любови, о кручине,
О разлуке говорят.

Не говори, — без слов понятна
Твоя предзимняя тоска,
Она, как море, необъятна,
Как мрак осенний, глубока.

Не потому ли сердцу мнится
Зимы венчально-белый сон,
Что смерть костлявая стучится
У нашей хижины окон?

Что луч зари ущербно-острый
Померк на хвойной бахроме…
Не проведут ли наши сестры.
Как зиму, молодость в тюрьме?

От их девического круга,
Весну пророчащих судьбин
Тебе осталася лачуга,
А мне — медвежий карабин.

Но, о былом не сожалея,
Мы предвесенни, как снега…
О чем же, сумеречно тлея,
Вздыхает пламя очага?

Или пока снегов откосы
Зарозовеют вешним днем —
Твои отливчатые косы
Затмятся зимним серебром?

Кто-то стучится в окно:
Буря ли, сучья ль ракит?
В звуках, текущих ровно, —
Топот поспешных копыт.

Хижина наша мала,
Некуда гостю пройти:
Ночи зловещая мгла
Зверем лежит на пути.

Кто он? Седой пилигрим?
Смерти костлявая тень?
Или с мечом серафим,
Пламеннокрылый, как день?

Никнут ракиты, шурша,
Топот как буря растет…
Встань, пробудися, душа, —
Светлый ездок у ворот!