Но это лирико-философское отступление, а если вернуться к истории, то варьете уехало, но я уже хорошо научилась говорить и продолжала совершенствоваться дальше. Были потом еще группы, и профсоюзные, и Госконцерта. А еще позже я пошла работать в УПДК (Управление по обслуживанию дипломатического корпуса при МИДе). Мне сказали, что существует такая организация, где есть для меня точка приложения сил. Я работала с NTV – японской телекомпанией, и это было очень и очень интересно. Мы делали репортажи, снимали интервью и много всего еще делали увлекательного. А 18 лет назад я пришла работать в «Асахи».
– Лариса Алексеевна, какую работу вы выполняли в «Асахи»?
– Ну, честно сказать, я была правой рукой шефа. То, что сейчас, наверное, называется референт. Я находила материал, я читала газеты, делала выборки из них – подыскивала что-то интересное, что надо было рассказать, издать. Переводила, конечно, очень много. Готовила интервью, ходила на интервью с шефом. Читала письма, отвечала на них, занималась документацией. Я же тогда была одна русская во всем «Асахи», поэтому делала все. Один шеф про меня говорил: «Хозяйка».
– А вы сами были в Японии?
– Да, три раза, в конце восьмидесятых – начале девяностых годов. Была с труппой Большого театра. Была с ленинградской группой «Русские» как переводчик. А потом я была в Японии с мужем две недели и гостила у жены моего шефа. Она, кстати, очень интересный человек, пишет детективные романы.
– После этих поездок возникли какие-то новые пристрастия или японская еда – это по-прежнему святое?
– Мне по-прежнему нравится еда, а что касается новых впечатлений, то мне нравится Токио, его людской поток. Может быть, потому, что я вообще городской человек. Я люблю разговаривать со случайными прохожими. Это интересно.
– Работая так долго с японцами, вы постоянно сталкивались и с их культурой. Она оказала какое-то влияние на вас, ваш характер, ваши увлечения?
– У меня необычное, не принятое среди японоведов отношение к японской культуре. Но я ведь и не японовед. Меня оставляют равнодушной многие японские традиции и то, чем другие обычно восхищаются. Мне, например, их гравюры не кажутся таким уж выдающимся произведением искусства, трехстишия не кажутся сгустком мысли и энергии. Мне это не говорит ничего. Их музыка, например, игра на кото или сямисэне, кажется нудной и скучной, а вот «попса» сегодняшняя мне весела и приятна.
У японцев присутствует, и мне это нравится, настоящая скромность человеческая. Они не могут сказать: «Я есть хочу», или «Мне холодно», или что-то там еще, чтобы другого не озадачить своими проблемами. И это на меня тоже перешло.
Мне даже сами японцы часто говорят: «Ты такая же, как мы». Я, например, никак не могу впереди научиться ходить. Даже если мужчина мне дверь открывает, я все равно буду сзади стоять. Те, кто меня знает, они рукой махнули, мол: «Это японка». Я не могу кому-то пальто отдать. Я пойду сама повешу. Я никого никогда не перебиваю в разговоре. Я не говорю: «Ну, может быть... Да, есть доля вероятности, что это так». В моей русской речи появилось вот такое, и это, наверное, чудно и странно.
– Лариса Алексеевна, получается, что вы делу своему, живой переводческой работе посвятили практически всю жизнь?
– Нет, полжизни. У меня появилось другое интересное и требующее значительной самоотдачи занятие.
– Вы имеете в виду стихи?
– Да, хотя стихи я начала писать только 14 лет назад, а до этого действительно около 10 лет моей основной работой была Япония. Параллельно потом уже появились стихи, песни. Затем начались концерты, творческие вечера, еще позже – телевидение, и работать с японцами стало уже не очень интересно, и потом, может быть, это нескромно звучит, но все-таки я стала узнаваема и появилось определенное отношение ко мне со стороны наших людей. Стало странно: почему я должна на работе у японцев ходить сзади, открывать дверь, работать секретарем и т.д. Ну вообще стало немножко не по себе.
К тому же, чем больше я становилась известна, тем больше планировалось творческой работы, надо было постоянно куда-то спешить. А в «Асахи», как на любой японской фирме, никто никаких скидок мне не даст. Так зачем же и их обременять, и себя? У меня теперь есть другие интересы, а проблем с молодыми кадрами сейчас нет ни у кого. К тому же, повторюсь, я не японовед, и многие взгляды профессиональных японистов на работу я не разделяю.
– ???
– Я много общалась с нашими учеными-японоведами, я знаю, что она многому научились, они знают язык, изучали историю, культуру и т.д., но я не понимаю: почему они должны так же, как японцы, кланяться? Почему наши, особенно это женщин касается, должны говорить, как они? Знаете, как японки говорят традиционно, тоненько так? Нет. Я есть я. Я иностранка, и я говорю и ясно, и понятно, и весело, и серьезно, но я говорю так, как иностранец говорит на японском языке. Просто смешно, если я буду так же кланяться по 150 раз, а у нас есть такие переводчики. Почему?! Я здешний человек. Я носитель этой культуры, и хотя я уважаю и ценю их культуру, но моя мне ближе. Поэтому я просто открою дверь, скажу: «Проходите», предложу чай. Уважая их культуру, я все-таки несу нашу, и не люблю, когда наши люди так старательно изображают из себя японцев. Нет, это не мое.
– Скажите, Лариса Алексеевна, японцы понимают, что у них работает известная поэтесса, автор популярных песен, проще говоря, звезда?
– Мне часто этот вопрос задают. Я думаю, что до конца они не представляют этого. К тому же я стараюсь не давать им повода относиться ко мне как-то по-особенному. Я ведь к ним пришла работать. Я даже рада, что этот вопрос у нас никогда не обсуждался. Зачем? Я прихожу на работу и делаю свое дело. Изредка я отпрашиваюсь на концерт или еще куда-то по делам. Правда, когда я вела некоторые телепрограммы, то они изредка смотрели. Да еще когда они купили российскую фонограмму по караокэ, то очень удивились. Там много оказалось моих песен, и мне показывали: «Гляди, тут даже твои песни есть!».
– Ваши песни переводили на японский язык? Ведь там наша эстрада достаточно популярна.
– Я слышала свой романс, переведенный на японский язык. Знаете, «Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала...»? Мне не очень понравилось. По-моему, песня многое потеряла и при переводе, и при исполнении. А других я просто не слышала. Не знаю, может быть, кто-нибудь и переводил. Честно говоря, меня это не очень волнует. Я не езжу за границу выступать. Я хочу здесь работать. Я здешний человек и только здесь могу заниматься любимым делом. Я люблю наших зрителей и наших слушателей. Остальных – уважаю.
А я... с помойки
(Ответы на записки из зала)
– В ваших стихах много уличной атмосферы, дворовой романтики. Почему?
– А я... с помойки! С Грохольского переулка. Старый дом, золотые шары в палисаднике... Я первая в огромном роду окончила институт. Мне нечем гордиться в смысле происхождения и есть чем гордиться в смысле того, что мне перешло: я – нормальная. Мне одна знакомая заметила: «Что у тебя за песни такие: когда их поют, даже электрическую мясорубку выключаешь и слушаешь – чем же кончится?!»
Я все время вспоминаю
Наши старые дворы,
Где под осень расцветали
Золотые шары.
В палисадниках горели
Желтым радостным огнем.
Плыли тихие недели,
Так и жили день за днем.
Золотые шары – это детства дворы,
Золотые шары той далекой поры.
Золотые шары, отгорели костры,
Золотые костры той далекой поры.
Возвращались все с работы,
Был не нужен телефон.
Были общие заботы
И один патефон.
Танго старое звучало,
Танцевали, кто как мог.
От двора легло начало
Любви, судьбы, дорог.
Золотые шары – это детства дворы,
Золотые шары той далекой поры.
Золотые шары, отгорели костры,
Золотые костры той далекой поры.
Я с утра куплю на рынке
Золотых шаров букет.
Выну старые пластинки,
Словно память тех лет.
Всех, с кем жили по соседству,
Теплый вечер соберет,
И опять дорогой детства
Нас память поведет.
Жили мы когда-то крепкой стаей,
Вместе отрывались от земли,
Над уснувшей улицей летали,
Друг без друга жить мы не могли.
Но однажды к нам чужак прибился,
Как кричали мы на голоса!
Он тебя увидел и влюбился
И умчал в чужие небеса.
И кружит стая,
И стонет стая.
И слышит крик ночная мгла.
А ты, родная,
Теперь чужая,
Ты нашу стаю предала.
И кружит стая,
Ночная стая,
Тоску не в силах отвести.
Вернись, чужая,
Вернись, родная,
И стая примет и простит.
В этот лютый холод не согреет
Даже градус жаркого вина.
Твой чужак об этом пожалеет
