И печаль уходящих дней.
И снова день! Раздолье и кураж
Вприпрыжку — жах! — с ехидною ухмылкой.
Да так, что нервно вздрагивают аж
И дребезжат поджилки.
Штормит в коленках, в теле и в душе
Безумие и яростно чудачит,
А сердце бьёт в ребро на вираже
И скачет-скачет-скачет-скачет-скачет.
Когда ещё случится, чтоб вот так!
Взахлёбно, очумело, безоглядно.
Дурак решит, мол, глупость и бардак,
Ему ж потеха чужда и досадна,
А мне — живой как будто бы — и ладно.
Пойду-к себе забацаю омлет
На раскалённой вусмерть сковородке,
Да хлопну так чтоб больше ваших нет
Рюмашку водки.
Лишь время знает да ветер в поле,
Когда последний пришёл черёд,
Как доставалась скупая доля,
И кем оплачен кровавый счёт.
Глотая пепел костров потухших,
Судьба помянет, но промолчит
О всех ушедших, о днях минувших,
Врезая даты в седой гранит.
Скорбеть и верить имея право,
Мольбу не громко произнесу.
Пусть вечно сеют густые травы
В сырую землю свою слезу.
На лай собачий слышен лай собаки,
На зов кота всегда ответит кот,
Немой и тот подаст другому знаки,
А вот Его никто не позовёт.
Чудак не знает, что с людьми такое,
Кто выдал им неведомый запрет,
Ведь даже если он для них завоет,
То тишина разверзнется в ответ.
Таков удел несчастного поэта,
Чей жалкий стон находит свой конец,
Погаснув, как окурок сигареты,
В молчаньи душ на кладбище сердец.
В подлунном мире суетно и бренно,
И ночь уже давно длиннее дня.
Мы — пленники забвения и тлена,
Мы — искорки потухшего огня.
И это — суть земного бытия.
Ко мне сегодня облако в окно
Бочком-бочком протиснулось и… село.
Конечно, это странно очень, но
Оно ещё и песенку пропело.
Протяжным, серебристым голоском,
Каким у нас частушки исполняют.
Откашлялось. Вздохнуло. И потом
Спросило вдруг: «А можно чашку чая?»
Конечно! Угощайтесь, милый гость.
Малиновый отвар и джем с печеньем.
Простите, что другого не нашлось.
Ой, вот ещё! Пол-баночки варенья.
Оно разулыбалось, отпустив
Какую-то смешную прибаутку,
И пило чай горячий, в перерыв
Шепча под нос: «Я ж только на минутку!»
Потом мы хохотали обо всём,
Про разное, неважное и диво,
И как оно, однажды, быв дождём
Грибным, себе штанишки намочило.
Но делу время. Кончен разговор.
Сказав: «Спасибо», — гость уплыл на небо.
А я ещё гадаю до сих пор,
Был этот случай утром или… не был.
С утра грибной июльский дождь
По всем небесным закоулкам
Разбрызгал тоненькую дрожь,
Исполнив лёгкую мазурку.
И, разукрасив небосвод
Вуалью звонкой паутины,
Рассыпал горсть прозрачных нот
На листья зарослей жасмина.
Расхохотавшись в вышине
Проказам мокрого парнишки,
Ссушило солнце на плетне
Его кисейные штанишки.
А сквозь цветную пелену,
Само-собой, глядело лето,
Как будто думало: «Ну-ну…»
И тоже верило в примету.
Ночь давно. Пора бы спать.
Я лежу. Лицом в подушку.
Не дышу, обняв кровать,
В одеяле по макушку.
Ну, какой тут будет сон,
Если там, у дальней стенки,
Вдруг присел ужасный Он,
И как лист дрожат коленки.
Он! Сопит. И я как мог,
Чтобы не было промашки,
Сжался в крохотный комок
Вроде мокрой промокашки.
Слышу только «тук-тук-тук» —
Бьёт испуганно сердечко.
Вдруг — ого! — знакомый звук
Долетает из-за печки.
Средь полночных увертюр
Я немедленно узнаю
Это ласковое… «мур-р»,
Оранжево сегодня поутру.
Свежо, просторно, пряно, бархатисто
И кучеряво, прямо по нутру,
И как-то по-особенному чисто.
И чудится, грядёт благая весть,
И я дышу прохладою небес,
И растворяюсь в капельках мгновений,
А новый день надеждою воскрес,
В ребро уже вцепился хитрый бес,
И страсть бурлит и плещет в каждой вене…
Итак. Куда ни сделать шаг,
Кругом лишь пепел и пустыня.
Заброшен дом, остыл очаг,
И память тлеет на руинах
Счастливой жизни и любви,
Мечтаний, радости и страсти,
И как душою ни криви,
Вернуть судьбу не в нашей власти.
Тебе теперь никто не рад,
Друзья навеки позабыли,
Но кто же в этом виноват?..
Нетыли?
