в питейном заведении и участвовать в кормежке граждан и разжигании у них страстей.
И только Будда спас мое рабочее место и мировоззрение, напомнив о своем повсеместном присутствии, и в кафе, и в гражданах, и вообще, «со своим уставом»…
Три-четыре месяца спустя кафе закрылось, руководство решило перенести его в другое место за нерентабельностью. Будда исчез. Со мной толком ничего не произошло, два года я работала, иногда вспоминая о будде и его каменной непоколебимости на барной стойке.
Через два года работы мне поручили сопровождать базу отдыха на берегу озера. Как правоведу мне было интересно, т. к. необходимо было ездить и проводить инвентаризацию, делать юридические делания и смотреть на успокаивающую переливами гладь воды, юрист тоже не возражал, вода его успокаивала, забывая позабыть о кодексах и графиках выплат по кредитам.
База была весьма симпатичная, располагала к отдыху и переоценке ценностей. Деревянные домики тепло грели уютом, а зелень с растекающимися в разные стороны тропинками и каменными мощеными дорожками давали душе простор. Мамины бутерброды и блины с чаем, аккуратно извлеченные из рюкзака, дополнили картину радостью бытия.
База стояла на склоне, благодаря чему водную гладь было видно отовсюду. Игра воды и полуденного солнца наполняла оптимизмом. Я, с картой и директором базы, вооруженные фломастерами всех известных детворе цветов, шагали по тропинкам, составляя схемы, графики, планируя, расставляя лавки и цветники в угоду всем известным стране надзорам.
Через двадцать минут такого планирования я заметила, что джинсы мои порваны, точнее протерты до дыр и следовало бы шагать поаккуратнее дабы не пришлось краснеть перед сотрудниками.
Честно говоря, я тогда не очень следила за внешним видом. Прикрыто и хорошо. И ладненько. Но правовед во мне задумывался о смене имиджа на серо-белые наряды в стиле полуофис. Квадратно, опрятно, как все.
И тут я увидела его. Будда стоял на невысокой деревянной сцене, обращенный лицом к водной глади, словно в момент своего просветления. Он был также спокоен, как и в день нашей первой встречи. Как он туда попал, уже не имело никакого значения. Я была озадачена. Он был.
Ходили по лесу, мерили тропинки шагами
И не знали, что дальше будет с нами.
А что будет с нами? Будущее. По шагу за раз.
Все потому что мы здесь и сейчас.
Смеялись громко, на одном дыхании
Шутили, не боялись молчать в оправдание.
Улыбались, ах как же мы пели громко!
Да, невпопад, но все равно звонко.
"Находить маленькие радости на фоне бушующей за заднем плане вакханалии… И тогда становится чуть радостнее с каждым днем"
Она была божественна. Божественна своей простотой, земной тихой мудростью, естественно и легко выраженной Творцом в человеке. В родном для меня человеке, шагающем рядом по лесной тропинке. Тропка была узковата, поэтому мы шагали по ней одной ногой каждая, сметая листву подуставшими конечностями, слегка спотыкаясь, но не подавая виду, точнее, совершенно не придавая значения вакханалии на заднем плане.
Забавное, кстати, занятие, ходить одной ногой по тропинке. Только позже я задумалась, что, вероятно, по лесным тропкам ходят по одиночке. Но нас это забавляло, чувство сопричастности, лучики солнца на деревьях, птицы, пряные травы, наши разговоры, которые мог понять только один. И еще один.
Мы умели молчать вместе, иногда мы молчали громко и со смехом. Общались весьма редко, но каждая такая встреча обогащала надолго, потом с неделю хотелось смаковать человеческое тепло, чувствовать ценность того неизмеримого факта, что есть человек, у которого нет от меня ожиданий, который просто рад быть. Иногда это бытие происходило в моем присутствии и с моим участием, чему я была несомненно рада и благодарна.
Она первая заговорила о пути сердца. Я размышляла и задавала ей глупые вопросы. Признаться, в деле глупости вопросов я была тогда хороша. Вопросы обычно были настолько странными, что собеседник замолкал ненадолго и смотрел на меня словно дзен буддист. Семь лет тому назад я спросила ее об осознанности. Лучше бы спросила о том, как деревья общаются между собой… Но я спросила об осознанности. И в этот самый момент ранее знакомый мне человек стал иным, новым, таким же родным, но моего обновленного понимания, нового свежего чувства. Она не смогла тогда ответить. Никто бы не смог.
Через пятнадцать лет дружбы мы выяснили, почему общались редко. Раз в два-три года. Оказалось, не хотели обременять друг друга, навязываться, привязывать к себе. Обе. По-детски смешно, но по-взрослому сознательно. Думается, в моей жизни на пальцах руки можно счесть таких спутников, уважительных, благоухающих осознанностью и вдохновенно бережно хранящих не столько свою, сколько мою собственную свободу. Она была мизинчиком.
Всю совместную жизнь мы размышляли над названиями рок-групп, которых не собирались создавать, над ерундой, которую не собирались делать. Но иногда делали. Говорили о простом, о возвышенном, пили чай. Так спасали и свое молчание, и нашу дружбу.
Пятнадцать лет — это чуть больше половины моей жизни, и в этой половине есть ее тонкий след, тихий, словно шелест осенней листвы, мягкий и красивый, словно строчка на блузе престарелой балерины. Forest euphori — так была названа первая несуществующая группа. Название соответствовало пристрастиям. Лес и эйфория. Мы ходили по лесным тропкам, болтая, молча, смеясь и плача. Иногда мы пели. Возможно, лес был выбран нами неслучайно, поскольку только терпеливые кроны деревьев могли с нежностью относиться к двум невпопад голосящим девицам, то ли от скуки, то ли бесноватые…
Деревья были нашими учителями, друзьями, психологами. Мы обе считали, что если пройти под веткой, слегка и нежно коснувшись лапы макушкой, можно представить, что дерево погладит по голове. И обе были правы.
У нее было удивительное видение и излучение красоты природы, изящество и простота общения. Порой возникало ощущение, что в ее осознанных легких движениях и совершенно невесомом характере был некий ветерок, который только изредка достается жителям окраин городов, некое ощущение, будто повеяло весной. Весной моей юности, весной моей славной жизни. Жизни, в которой был один. Плюс один.
