Александр Перфильев - Стихи

Когда тоска достигнет апогея,
И нечем жить, и тяжело дышать,
Я вспоминаю Рудника Сергея,
Умевшего с улыбкой утешать.

Смотря на жизнь с презрительной усмешкой,
Совсем не презирая никого,
Он говорил мне: «Жизнь с дурацкой спешкой,
По-моему, не стоит ничего».

«Песок пустыни, призрачный и зыбкий,
И все вокруг, как стертое клише»…
Он говорил с презрительной улыбкой,
И становилось легче на душе.

Ворчун и скептик, все хватавший с лета,
И хорошо и плохо — на показ…
Но в беззаботности его была забота…
И знали оба мы, что жизнь — охота,
И бить ее, как белку, надо в глаз.

На балконе — осенью настурции,
И в душе — из детства тихий звон:
«Раз садовник продает нас Турции,
То предатель несомненно он!»

Мы давно и проданы и преданы,
Оптом и по маленьким частям,
Много лет блуждая по неведомым,
И окольным и кривым путям.

Но, среди вражды и злопыхательства,
Переполнивших сегодня свет,
Это каламбурное «предательство»,
Как моей настурции расцвет.

Глупости! Но что то в сердце раненом
Словно сжалось, дрогнуло внутри…
Так глядим мы взором затуманенным
На ненужные бижутери…

Войдя в невидимое русло
Среди пустынных берегов
Течет, поблескивая тускло
Ни для друзей, ни для врагов.

В моря и реки не направлен
Поток его холодных вод,
Ничьим притоком не разбавлен,
Подземной мудростью живет.

Чужих идей презрев отравы,
Всегда наперекор судьбе,
Не ищет почестей и славы,
А только Истину в себе.

И в жизни не найдя чего-то,
Все испытав, все разлюбя,
Оно, в капризе поворота,
Впадает в самого себя!

Я говорю с тобой во сне,
И счастлив от того,
Ты всех напоминаешь мне,
И всех, и никого.

Всех — потому, что вне времен
Ты мне близка, как те.
И — никого, ведь это сон,
А явь — упрек мечте.

А утро лишь позолотит
Окно и потолок,
Несбывшееся отлетит,
И… кончен диалог.

Встречаемся, сидим вдвоем,
Но… нити не связать,
И грустно думать то, что днем
Мне нечего сказать.

«Почему ты не пишешь?» — друзья говорят —
Те стихи, что волнуют, зовут и горят?»
Для кого? Для чего? Про позор, про распад?
Про погибель, про нами же созданный ад?

«Чтобы кто-то прочел, хоть единственный друг!»
Нет, бумага дороже всех наших потуг…
Не писать ли про тех замогильных червей,
Что съедят твое тело до самых костей?

Про бессмыслицу мира, про мерзость, про ложь?
Про любовь, что дешевле, чем ломаный грош?
Может быть, про снежок? Может быть, про лужок,
На котором пастушке поет пастушок?

Про печаль, про мораль? Это все пастораль,
Про нее дребезжит нам разбитый рояль,
На котором играет в публичных домах
Полупьяный тапер в оловянных очках.

Вы тоже правы, дорогой Виталий,
Но мы от древних далеко отстали,
Хотя кичимся космосом, прогрессом,
Культура же дремучим стала лесом.

И как вы объясните Символ Веры
Неандертальцам этим из пещеры?
Кто на хвосте висел вчера на ветке,
И должен быть, скажу по правде, в клетке?

Подумайте — увидевши такого
Повесился бы с горя Иегова,
Иль просто застрелился мелкой дробью,
Узнав, что «этот» — по Его подобью!

Вновь снежинки веселые тают
Пролетая, скрываясь из глаз.
И стихи под пером вырастают
Из снежинок и мыслей о вас.

Скоро будут весенние ливни,
А за ними наступит расцвет,
Так хотелось бы стать примитивней,
Проще, ближе к тому, чего нет.

Все, над чем издевался я едко
Стало смыслом мечтаний моих, —
Самовар, канарейка и клетка,
И тепло ваших глаз голубых.

Осложняем все, пока мы живы,
А к границам жизни подойдя,
Всей душою любим примитивы,
Их мы ждем, как травы ждут дождя.

Но простое больше невозможно,
Только в миг, смыкающий уста,
Узнаем, что только смерть несложна,
И по настоящему проста.

Как же можно жить теперь, как можно
После жизни нашей прежней, той?
Все простое стало слишком сложно,
Сложность притворилась простотой…

Вот, хотя бы, — встречи прошлым летом,
Ну, чего же проще и нежней?
Но распутать паутины этой
Нам не хватит целой жизни дней!

Как тяжело любить последний раз
И думать все настойчивей и строже,
Что нет милей чудесных ваших глаз,
И никого, кто был бы мне дороже.

Тяжел последний жизненный урок,
Но все, что здесь написано, не ново…
И для чего мне эти восемь строк?
Их может заменить одно лишь слово…

Я стихами говорил с тобою —
В них не поняла ты ничего…
Я склонился пред своей судьбою,
И пишу теперь ни для кого.

Те стихи, которые нас душат,
Но которых избежать невмочь,
Чтоб еще безмолвнее и глуше
Подходила ночь.

Я их не собираюсь издавать,
Или поштучно где-нибудь печатать,
Людей я научился презирать,
Ни с кем из них не говорить и прятать

От их суда волненья этих строк,
Косноязычный голос их невнятен.
Я знаю: каждый в мире одинок,
И даже самым близким непонятен.

Мечтал о славе — слава не пришла.
Любовь прошла, не оглянувшись, мимо.
А может быть, она со мной была,
Но я не рассмотрел лица любимой.
И в тысяче и в двух десятках лет
Значение имеют только числа:
Люби, твори, гори огнем побед —
Все это не имеет смысла!

Цветы называются фрезии,
В России они лишь в Крыму,
В них чувствую свежесть поэзии,
И я их люблю потому.

Деревья под снежною сеткою, —
Обычный февральский наряд —
А фрезии нежной расцветкою
Уже о весне говорят.

Их запах — смешение томности,
И детской поры леденца,
Нескромность девической скромности,
Томительно ждущей венца.

Они, как весна, легкокрылые,
Хоть нет еще солнца, увы.
И яркие, теплые, милые,
Как солнце, как счастье, как вы.

Ты одна… мечты… вино на полке,
Книга об Италии с тобой.
Я, как пленный зверь, мечусь в светелке,
Подгоняемый своей судьбой.

У тебя и у меня — сугробы
За окном и дали голубы…
Хорошо бы, знаешь, хорошо бы
Убежать в сугробы от судьбы!

Так бы взять и выпить эту снежность,
Остудить и заморозить грудь…
Чтобы неоправданную нежность
Бурей, мглою, снегом захлестнуть…

Чтоб она, под тяжестью обвала
Застывала синей глыбой льда,
Не любила и не согревала
Никого, нигде и никогда.