Редьярд Киплинг - "Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов)

Что перевал открыт, — так из тумана

Бизгса вышла на Таманов Путь

И по камням разбитым побрела

Ко храму, где давно погас огонь;

И Красный Конь до храма шел за ней

II вдруг умчался в горы — навсегда.

А те. кто пробудил Таманов гнев,

Следили, поднимаясь за туманом,

Как дева на горе войдет во храм.

Она дотронулась до почерневшей,

Нетопырями оскверненной двери,

И буквами древней, чем А-Сафай,

Был высечен Великий Гимн Таману, —

И дважды со слезами отшатнулась

И опустилась на порог, взывая

К Вождю, возлюбленному жениху,

К отцу и к Тору, черному быку,

Ей посвященному. Да, дева дважды

Отшатывалась от ужасной двери

В забытый храм, в котором человеком

Играет, как игрушкою, Таман,

Безглазый лик с усмешкой на устах.

Но в третий раз на каменный узор

Бизеса налегла, моля Тамана

Принять ее как выкуп за Эр-Хеб.

И кто следил, те видели, как дверь

Раскрылась и закрылась за Бизесой;

И хлынул ливень, и омыл Долину,

И таял злой туман, и грохотал

Таманов гром, в сердца вселяя страх.

Одни клянутся, что Бизеса трижды

Из храма жалобно звала на помощь,

Другие — что она бесстрашно пела,

А третьи — что слыхали гром и ливень

И не было ни пения, ни зова.

Но что бы ни было, наутро люди,

От ужаса немые, шли ко храму —

Туда собрался весь Эр-Хеб, и с плачем

Жрецы вступили в страшный храм Тамана,

Которого страшились и не знали.

Пробившаяся в трещинах трава

Раскалывала плиты алтаря,

По стенам проступали нечистоты,

Прогнившие стропила распухали

От многоцветной поросли; проказой

Лишайник изъязвил Таманов лик.

Над ним в купели крови трепетало

Рубиновое утреннее солнце —

Под ним, закрыв ладонями лицо,

Лежала бездыханная Бизеса.

Эр-Хеб за горной цепью А-Сафай

Своей беды свидетель. А-Сафай

О ней поведал Горуху — оттуда

Пришёл на Запад, в Индию, рассказ.

Пер. Андрей Сергеев

Почтовый голубь в Дакку прилетел

От Раджи, с поля грозного сраженья,

И город запылал и опустел.

О голубь, голубь, белокрылый голубь

, Коварный, ложный вестник пораженья!

В путь голубя с собою Раджа взял

, На битву с мусульманами собравшись

. «Вернется птица, знайте — Раджа пал!»

А голубь, голубь, белокрылый голубь

У Раджи на груди дремал, прижавшись.

«Дворец и форт сожгите. Ни следа

Добычи пусть врагу не достается

, И в том костре усните навсегда,

Коль голубь, голубь, белокрылый голуб

ь К стенам дворцовым без меня вернется».

Осилил к ночи Раджа мусульман

И сотни тел их разметал по полю

. Разгорячась, он расстегнул кафтан,

И голубь, голубь, белокрылый голубь

Из плена упорхнул, почуяв волю.

Расправив крылья, в небеса он взмы

л, И не поймать, не подстрелить во мраке

. Уже к рассвету во дворце он был,

О голубь, голубь, белокрылый голубь

Он так спешил, неся погибель Дакке.

И жены Раджи честь оберегли

От поруганъя во дворце любимом

Они себя бестрепетно сожгли,

А голубь, голубь, белокрылый голубь

С голубкой ворковал вдали от дыма.

Коней меняя, Раджа к дому мчал,

Отчаянья давясь беззвучным стоном

Дворец в руинах перед ним предстал,

А голубь, голубь, белокрылый голубь

Кружил над ними в небе полуденном.

Так было. Голубь в Дакку прилетел

От Раджи, с поля грозного сраженья,

И город запылал и опустел —

Исчезла Дакка как престол княженья!

О голубь, голубь, белокрылый голубь

Сгубил столицу вестник пораженья!..

Пер. Яков Берлин

Любовь и Смерть, закончив бой,

Сошлись в таверне «Род людской»

И, выпив, побросали спьяну

Они в траву свои колчаны.

А утром поняли, что вот

Где чья стрела — чёрт не поймёт!

И стали собирать скорей

В траве любовь и жизнь людей,

Не видя в утреннем тумане,

Чьи стрелы были в чьем колчане:

Смерть кучу стрел Любви взяла

И только позже поняла,

Что эти стрелы ей отвратны.

Ну, а Любовь взяла, понятно,

Смертельных стрел весьма немало,

Которых вовсе не желала.

Вот так в таверне роковой

Произошел конфуз большой:

Но кто и чьей сражен стрелой?

Влюбляется старик седой

И умирает молодой.

Перевёл Г. Бен

Стояла роза в рубище в саду,

Ропща на Бога за свою беду.

Внезапный ветер в теплой темноте

Сломал ее одну на всем кусте.

Но Бог, что слышит пыл и свет лучей,

Так, сжалившись, шепнул несчастной ей:

«Сестра, не слышала ль ты голосов.

Когда роняла вихри лепестков?»

Сказала роза: «Кто-то произнес:

Зачем опала лучшая из роз,

А паутина виснет на кустах?»

И голос был: «Да, так хотел Аллах».

И ласково, как будто лунный свет,

До розы Божий долетел ответ:

«Сестра, еще был не рассеян мрак,

Еще и звезды не сияли так.

Пространство, ведало и Ход Времен,

Что ты осыплешься, что спросит он».

И стал цветок доволен, наконец,

И умер смертью праведных сердец.

А тот, кто вопрошал в вечерний час.

Вернувшись в лоно Божье, душу спас.

Пер А. Оношкович- Яцына

Был младенец закутан в саван.

Рядом села вдова, его мать.

Злые ветры гнал на Камни Канал,

А бабка отправилась спать.

Но женщина только смеялась:

«Мой муж давно на дне,

Мертв ребенок мой — успокойся, прибой,

Что можешь ты сделать мне?»

Свеча оплывала, угрюмо,

И смотрела вдова, чуть дыша,

И спела тогда отходную,

Чтоб легко отошла душа.

«Пусть же Дева возьмет тебя нынче,

Как я тебя раньше брала,

Пусть Мария качает…» Но слово

«Отойди!» — пропеть не смогла.

Тут плач у моря раздался,

Но залили брызги стекло.

«Матушка, слышишь? Наверно,

Душе отходить тяжело».

«То овечка в хлеву ягнится,

Ведь не может, — был бабкин ответ,

— Давить ничего на душу его:

Грехов на ней еще нет».

«Ах, ножки, что я ласкала!

Ах, ручки!» — вздохнула мать

«Как им повернуть на назначенный путь,

И как им засов поднять?»

У двери пеленку постлали,

Одеяло при свете свечи,

Чтобы боль смягчить, чтобы груз облегчить…

Но плач раздавался в ночи.

Вдова заскрипела задвижкой

И глаза во тьме напрягла,

Дверь нараспашку открыла бедняжка,

Чтоб свободно душа прошла.

Бурный берег — ни зги не видно,

И ни призрака, ни огня.

«Ах, матушка, разве не слышишь ты?

Плач во тьму призывает меня!»

Старуха кивнула, старуха вздохнула:

«Повредилась ты с горя в уме!

То крачка крякает на берегу,

То чайка стонет во тьме!»

«От ветра спрятались крачки в кустах,

И чаек нет на воде.

Нет, не птичий крик в сердце мне проник,

Ах, матушка! Что там? Где?»

«Ляг, родная, ляг, усни, отдохни,

Спасен твой ребенок от зла.

Это горе покоя тебе не дает,

Беда тебя доняла».

Она оттолкнула старушку мать:

«Ах, во имя Девы Святой!

Я пойти должна», — говорит она

И идет на берег морской.

Там, где бились волны о волнорез,

Где гнулся высокий тростник,

Лежал, на земле младенец

И сквозь бурю слышался крик.

Она прижала его к груди

И в свое понесла жилье,

Именем сына его назвала,

Но не брал он грудь у нее.

И с него ей на грудь натекала вода,

Невозможно было смотреть…

«Ах, матушка, да простит нас Бог, -

Это мы ведь дали ему умереть!»

Пер. Г. Усова

Читай теперь сказанье о Еварре,

Создателе богов в стране заморской

Весь город золото ему давал,

И караваны, бирюзу возили,

И он в почёте был у Короля,

Никто не смел его ни обокрасть,

Ни словом грубым как-нибудь обидеть.

И сделал он прекрасный образ бога

С глазами человеческими бога

В сверкающей жемчужной диадеме

Украсив золотом и бирюзой.

И мастера король боготворил,

Ему все горожане поклонялись,