«Предисловие к Мирозданию» – глубокая, захватывающая работа. Серьёзные мысли, пронизанные поэтическим откровением, иллюстрации, как-бы подсмотренные из других измерений, события и приключения, пережитые эфемерными, и в то же время земными, героями.
Любовь, приключения, философия, земной и неземной мир, наше и не наше время. Пронзительные музыкальные стихи, дополняющие линию повествования поэтической координатой. Это попытка нежно утешить человека в его самое безнадежное время жизни. Сделано это тонко, умно, в высшей степени поэтично и, главное, сквозь флёр притчи просвечивают не только реальные события, но и реальные чувства – любовь и ревность, дружба и предательство, проблемы творчества и поиски истины.
Все имена, места и события придуманы автором и использованы только в художественных целях.
слова требует любви,
иначе в слове иссякает сила.
Но неужели твоя мама промолчала
о том, как…? Нет, не будем о печальном.
Когда-нибудь я расскажу об этом, но не сейчас.
Любовь. Какая радость от её богатства!
Какая лёгкость! Можно в пляс
пускаться.
Лишь ангелы без тел и пола
умеют полностью друг в друге растворяться.
Что внешность? – форма, под которой души – го́лы.
Исабель:
Я слышала, влюблённых ангелов слиянье
родит другого, ближе к Богу, чем они.
Малколам:
Да, это так. Когда бы мы сияния
свои перемешали,
пронзив огни
друг друга гармоничными лучами
света,
из нас возникло б существо при этом
на степень выше,
ближе
к Создателю, чем мы сейчас с тобой.
Так дерево вершиной над плющами
растёт, там суть его является иной.
Быть может, мы с тобой соединимся,
но не сегодня, не сейчас, не тут.
Я смутно чувствую, что скоро породнимся,
настанет миг, когда нас позовут.
I.
Бард:
Планета. Низший мир. Пещера. Тьма.
В пустом пространстве плоский камень,
похожий на алтарь. Пещеры свод имеет щель.
Через неё тесьма
желтеющего света падает на нечто,
что на поверхности плиты.
В структурной раме
собрана модель
звезды.
У края как бы алтаря
стоит фигура в форме человека.
То Загадор. Глаза горят
чуть красноватым блёклым
светом, модель на пьедестале освещая
там, где она темнее.
Он двигает руками, как-то неявно
перемещая
стенки, устройство делая плотнее.
Вспыхивая, звезда приподнимается над камнем
и зависает, медленно вращаясь.
Загадор:
Ну вот, маяк – магнит готов,
настроенный на Землю по её физическим константам
и на Адели ангельскую душу.
Едва она кого-то пожалеет вновь
или ещё чем ангельскую сущность
свою проявит,
так мой маяк её притянет
прямо в наши кущи,
ко мне обратно.
Я с нетерпеньем жду с ней нашей встречи.
Кто знает? Может быть, ещё не вечер,
и наши сущности
друг с другом совместимы?
Она мне до сих пор мила.
Когда бы купидона выстрел – мимо,
то не случилась бы её любовь со смертным.
Тогда, когда Адель ещё была
вся в ужасе от перехода через измеренья,
как птица, сброшенная с неба ветром.
Но скоро буду знать. О знанье – страха торжество!
Себя мне посвятить храненью Уравненья,
Или получим свыше разрешенье
с любимой в высшее соединиться существо?
II.
Бард:
Дом престарелых. Общий зал.
Столы, цветные стулья,
безвкусное, экономичное убранство.
Большой экран на стенке. Сериал.
Субтитры, не успеть прочесть, как промелькнули.
Старики, старушки. Иные вяжут, у других глаза
лишь пялятся в пространство.
Рая:
Как жаль Марленочку, не дожила.
Адель, сестричка – умница. Её питьё работает чудесно.
Без шума так, тихонечко, взяла,
соорудила нам коктейль и этим пресным
своим напитком напоила быстро
нас всех, в глаза глядя при этом.
Не знаю, право, что нам больше помогло —
её раствор, чуть подогретый
на кухне, иль взгляд её лучистый.
Но в теле всё теперь легко,
и мысли в голове опять логичны, бы́стры.
Моше́:
Всё так. Нет больше вируса
у нас в Дому.
Он отступил от наших стариков,
как будто сдался.
Конец ему.
Но жаль, она не вылечила дряхлость
перед исчезновеньем. Давай без дураков,
что возраст для её таланта? – это малость.
Но вот уж месяц, как она не появлялась
в моих хоромах.
Рая:
Моше, я знала, ты – не промах!
Но шутки прочь.
Она исчезла на моих глазах.
Не так задолго
до того, как эти вот полотна
её возлюбленный принес и тут развесил,
сказав, что он смотреть на них не может.
Особенный же страх,
почти животный,
в нём вызывал вон тот портрет
над спинкой кресла
из красной кожи
в общем холле.
Испанка нарисована там, что ли?
Но как дрожит её лицо, как будто треплет
ветер кончики волос. Она вполоборота
следит за зрителем
и, кажется, моргает, как живая.
Моше́:
Ты стала мнительная,
Рая.
Воображаешь чёрте-что. Мне неохота
говорить про старческие бредни.
Ты лучше расскажи мне про Адель. Намедни
слушал я медбрата
с медсестрою.
Они болтали там, где вход в мою палату
в коридоре.
Я не расслышал полностью всего,
но понял так, она кого-то
там жалела, обнимала, как вдруг упала,
зажёгшись странным светом изнутри,
и тело сразу недвижимо стало.
Её трясли,
реанимировать пытались,
но всё напрасно.
Рая:
Я там была. Адель меня кормила
хлебом с маслом.
Я ей сказала, что мне больно было,
с трудом с постели встала
я с утра.
Она тогда умыла
руки. Подожда́ла,
чтоб доктора
ушли в свои покои-кабинеты.
Взяла
меня за плечи и при этом
взглянула мне в глаза.
Смотря куда-то внутрь глубоко,
она рукою провела вдоль живота,
потом назад
к спине, и боль прошла.
Мне стало вдруг легко.
Я рот открыла, чтоб благодарить,
как вдруг Адель вся вспыхнула цветами фейерверка.
И из неё вдруг протянулась видимая нить,
нет, скорее, лента, кверху
к потолку, насквозь. Потом пропала.
