Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Я открываю окна в полночь.
И, полнясь древней синевой
И четкостью граненой полнясь,
Ночь проплывает предо мной.
Она плывет к своим причалам,
Тиха, как спрятанный заряд,
Туда, где флаги раскачала
Неповторимая заря.
Я слушаю далекий грохот,
Подпочвенный, неясный гуд,
Там поднимается эпоха,
И я патроны берегу.
Я крепко берегу их к бою.
Так дай мне мужество в боях.
Ведь если бой, то я с тобою,
Эпоха громкая моя.
Я дни, отплавленные в строки,
Твоим началам отдаю,
Когда ты шла, ломая сроки,
С винтовкою на белый юг.
Я снова отдаю их прозе,
Как потрясающие те –
В несокрушающих морозах
И в сокрушающей мечте.
Как те, что по дороге ржавой,
В крови, во вшах, в тоске утрат,
Вели к оскаленной Варшаве
Полки, одетые в ветра.
Прости ж мне фрондерства замашку,
И всё, что спутал я, прости!
Ведь всё равно дороги наши
Пустым словам не развести.
Так пусть же в горечь и в награду
Потомки скажут про меня:
«Он жил. Он думал. Часто падал.
Но веку он не изменял».

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса…

Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас.
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.

Пьем за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.

Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой.

И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза –
В флибустьерском, в дальнем море
Бригантина подымает паруса.

Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса…

Тебе опять совсем не надо
Ни слов, ни дружбы. Ты одна.
Шесть сотен верст до Ленинграда
Заснежены, как тишина.
А я пишу стихи, которым
Увидеть свет не суждено.
И бьют косым крылом просторы
В мое обычное окно.
И, чуть прищурившись, я слышу,
Как каплет с крыш. Я слышу, как,
Шурша, как шелк, спешат по крышам
Старинной выковки века,
Как на распахнутом рассвете
Ты слезы вытерла с лица.
Так мир устроен — дым и ветер,
Размах и ясность до конца.

Светлая моя звезда.
Боль моя старинная.
Гарь приносят поезда
Дальнюю, полынную.
От чужих твоих степей,
Где теперь начало
Всех начал моих и дней
И тоски причалы.
Сколько писем нес сентябрь,
Сколько ярких писем…
Ладно — раньше, но хотя б
Сейчас поторопиться.
В поле темень, в поле жуть –
Осень над Россией.
Поднимаюсь. Подхожу
К окнам темно-синим.
Темень. Глухо. Темень. Тишь.
Старая тревога.
Научи меня нести
Мужество в дороге.
Научи меня всегда
Цель видать сквозь дали.
Утоли, моя звезда,
Все мои печали.
Темень. Глухо. Поезда
Гарь несут полынную.
Родина моя. Звезда.
Боль моя старинная.

Не надо. Уходи. Не больно. 
А сердце… Сердце – ерунда. 
И не такой. Простой и вольной, 
Большой запомню навсегда. 
И не тебя, совсем не эту 
Любил. И верил и сказал 
Совсем не этой. Где на свете 
Та, для которой я писал? 
И пусть другой на «Гере» якорь 
Подняв, опустит в глубину. 
Во сне приснишься – буду плакать, 
Проснусь – опомнюсь, улыбнусь. 
А если вновь потянет дымом 
И трубы грозы пропоют, 
Прочту стихи. Прощусь с любимой. 
Пойду в Испанию мою. 
И если пулей годы срежет, 
Мне будет умирать смелей 
За хлеб, за счастье и за нежность, 
За нежность девушки моей. 

Он нарастал неясным гудом, 
Почти догадкой. И томил 
Тревожным ожиданьем чуда 
И скорой гибелью светил. 
Он рос. И в ярости и в грохоте 
Врезалася в версту верста, 
Когда гудка протяжным ногтем 
Он перестук перелистал. 
И на мгновенье тишиною, 
Как зной, сквозною пронизав 
Простор, он силою иною 
Ударил в уши и глаза 
И грянул. Громом и лавиной 
Он рушил сердце, как дубы. 
Гроза, грозя в глаза, что дина-
Митом! Рванет. И время на дыбы. 
В поля, в расхристанную осень 
Войдя, как в темень искрой ток, 
Он стал на миг земною осью, 
Овеществленной быстротой. 
Но громом рельсы полосуя, 
Он нес с собой тоску и жизнь. 
Он был, как жизнь, неописуем 
И, как тоска, непостижим. 
Еще удар. И по пылище 
По грязи, в ночь, в тоску – далек, 
И, как на горьком пепелище, 
Мелькает красный уголек. 

(А если к горлу – смерти сила, 
Стихи и дни перелистав, 
Я вспомню лучшее, что было, – 
Сквозь ночь бушующий состав) 

Мы сами не заметили, как сразу
Сукном армейским начинался год,
Как на лету обугливалась фраза
И черствая романтика работ.
Когда кончается твое искусство,
Романтики падучая звезда,
По всем канонам письменно и устно
Тебе тоскою принято воздать.
Еще и строчки пахнут сукровицей,
Еще и вдохновляться нам дано,
Еще ночами нам, как прежде, снится
До осязанья явное Оно.
О, пафос дней, не ведавших причалов,
Когда, еще не выдумав судьбы,
Мы сами, не распутавшись в началах,
Вершили скоротечные суды!

Люди не замечают, когда кончается детство,
Им грустно, когда кончается юность,
Тоскливо, когда наступает старость,
И жутко, когда ожидают смерть.
Мне было жутко, когда кончилось детство,
Мне тоскливо, что кончается юность,
Неужели я грустью встречу старость
И не замечу смерть?

Треть пути за кормой, 
И борта поседели от пены. 
Словно море, бескрайна 
Густого настоя вода. 
В ноябре уходил, 
Как Парис в старину за Еленой, 
Через год я нашел, 
Чтоб теперь потерять навсегда… 
Ты стоишь побледневшая, 
Моя золотая Елена, 
Через несколько лет 
Ты, как чайка, растаешь вдали… 
Я, твой атом ничтожный, 
Тебя принимаю, вселенная, 
От последней звезды 
До условностей грешной земли. 
Ничего, что потеряно 
(Я находил, значит, стоит 
Уставать и грести, 
И опять уставать и грести)… 
За любовь настоящую, 
За тоску голубого настоя, 
Если хочешь еще, 
Если можешь еще, то прости! 
Подымай паруса!  Берега затянуло печалью… 
Отлегает заря, замирая, как голоса. 
Подымай паруса! Тишина пролетает, как чайка… 
Светит имя твое на разодранных парусах!..

За десять миллионов лет пути 
Сейчас погасла звезда. 
И последний свет ее долетит 
Через четыре года. 
Девушка восемнадцати лет 
Пойдет провожать поезда 
И вдруг увидит ослепший свет, 
Упавший в черную воду. 
Девушка загрустит о ней, 
Утонувшей в  черной воде. 
Так, погасшая для планет, 
Умрет она для людей. 
Я б хотел словами так дорожить, 
Чтоб, когда свое отсвечу, 
Через много лет опять ожить 
В блеске чьих-то глаз.