Про то, как мы когда-то били фрица,
Про рядового, что на дзот валится,
А сам — ни сном ни духом про войну.
Кричат, что я у них украл луну
И что-нибудь ещё украсть не премину.
И небылицу догоняет небылица.
Не спится мне… Ну, как же мне не спиться?!
Нет! Не сопьюсь! Я руку протяну
И завещание крестом перечеркну,
И сам я не забуду осениться,
И песню напишу, и не одну,
И в песне той кого-то прокляну,
Но в пояс не забуду поклониться
Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!
Пусть чаша горькая — я их не обману.
[1973]
Во хмелю слегка лесом правил я.
Не устал пока — пел за здравие.
А умел я петь песни вздорные,
Как любил я вас, очи черные.
То плелись, то неслись, то трусили рысцой,
И болотную слизь конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу и опять затяну.
— Очи черные, как любил я вас!..
Но… прикончил я то, что впрок припас,
Головой тряхнул, чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул, и присвистнул аж.
Лес стеной впереди — не пускает стена,
Кони прядут ушами — назад подают,
Где просвет, где прогал — не видать ни рожна,
Колют иглы меня — до костей достают.
Коренной ты мой, выручай же, брат!
Ты куда, родной, почему назад?!
Дождь, как яд с ветвей, — недобром пропах.
Пристяжной моей волк нырнул под пах!
Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого — смерть!
Я ору волкам· «Побери вас прах!..»
А коней моих подгоняет страх.
Шевелю кнутом — бью крученые,
И пою притом «Очи черные!..»
Храп, да цокот, да лязг, да лихой перепляс!
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах, вы кони мои, погублю же я вас!
Выносите, друзья, выносите, враги!..
От погони той вовсе хмель иссяк.
Мы на кряж крутой — на одних осях!
В хлопьях пены мы — струи в кряж лились.
Отдышались, отхрипелись, да откашлялись.
Я лошадкам забитым, что не подвели,
Поклонился в копыта до самой земли,
Сбросил с воза манатки, повёл в поводу.
Спаси бог вас, лошадки, что целым иду.
Что за дом притих, погружён во мрак,
На семи лихих продувных ветрах,
Всеми окнами обратясь в овраг,
А воротами — на проезжий тракт?
Хоть устать я устал, а лошадок распряг.
— Эй! Живой кто-нибудь — выходи — помоги! —
Никого — только тень промелькнула в сенях
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как всё равно в кабак,
А народишко — каждый третий — враг.
Своротят скулу — гость непрошеный.
Образа в углу — и те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор.
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
А припадочный малый — придурок и вор —
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
Кто ответит мне, что за дом такой?
Почему во тьме, как барак чумной?
Свет лампад погас, воздух вылился.
Али жить у вас разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти!
Кто хозяином здесь — напоил бы вином!
А в ответ мне: — Видать, был ты долго в пути
И людей позабыл — мы всегда так живём.
Траву кушаем, век на щавеле,
Скисли душами — опрыщавели,
Да ещё вином много тешились,
Разоряли дом — дрались, вешались…
— Я коней заморил, от волков ускакал,
Укажите мне край, где светло от лампад!
Укажите мне место, какое искал,—
Где поют, а не стонут, где пол не покат!
— О таких домах не слыхали мы.
Долго жить впотьмах привыкали мы.
Испокону мы в зле да шёпоте
Под иконами в чёрной копоти!
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут и как люди живут…
Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня — не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи чёрные, скатерть белая!
[1973]
* * *
Когда я отпою и отыграю,
Чем кончу я, на чём — не угадать.
Но лишь одно наверняка я знаю —
Мне будет не хотеться умирать!
Посажен на литую цепь почёта,
И звенья славы мне не по зубам…
Эй! Кто стучит в дубовые ворота
Костяшками по кованым скобам?!
Ответа нет. Но там стоят, я знаю,
Кому не так страшны цепные псы, —
И вот над изгородью замечаю
Знакомый серп отточенной косы.
…Я перетру серебряный ошейник
И золотую цепь перегрызу,
Перемахну забор, ворвусь в репейник,
Порву бока — и выбегу в грозу!
[1973]
Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез.
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив ахиллес.
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные рёбра каркаса
Мёртво схвачены слоем цемента —
Только судороги по хребту.
Я хвалился косою саженью:
Нате, смерьте!
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти.
Но в привычные рамки я всажен, —
На спор вбили,
А косую неровную сажень
Распрямили.
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи.
И не знаю, кто их надоумил,
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.
Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мёртвых мертвей,
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.
Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец.
Подойти ко мне с меркой обычной —
Опасались.
Но по снятии мерки посмертной —
Тут же, в ванной,
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной.
А потом, по прошествии года,
Как венец моего исправленья
Крепко сбитый, литой монумент
При огромном скопленьи народа
Открывали под бодрое пенье,
Под моё — с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась,
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет,
Мой отчаяньем сорванный голос,
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан,—
Все там будем!
Я орал в то же время кастратом
В уши людям!
Саван сдёрнули — как я обужен! —
Нате, смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?
Командора шаги злы и гулки!
Я решил: как во времени оном,
Не пройтись ли по плитам, звеня? —
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
Накренился я — гол, безобразен,—
Но и падая, вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,
И когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров всё же
Прохрипел я: «Похоже — живой!»
И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно —
Шито-крыто.
Я, напротив, ушел всенародно
Из гранита.
[1973]
Мы все живём как будто, но не будоражат нас давно Ни паровозные свистки, ни пароходные гудки.
Иные — те, кому дано, — стремятся вглубь и видят дно, Но — как навозные жуки и мелководные мальки.
А рядом случаи летают, словно пули,
Шальные, запоздалые, слепые, на излёте,
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу — кто в могиле, кто в почёте,
Другие — не заметили, а мы — так увернулись:
Нарочно ль, по примете ли — на правую споткнулись.
Средь суеты и кутерьмы, ах, как давно мы не прямы!
То гнемся бить поклоны впрок, а то — завязывать шнурок.
Стремимся вдаль проникнуть мы, но даже светлые умы
Всё излагают между строк — у них расчёт на долгий срок.
А рядом случаи летают, словно пули,
Шальные, запоздалые, слепые, на излёте.
Одни под них подставиться рискнули,
И сразу — кто в могиле, кто в почёте,
Другие — не заметили, а мы — так увернулись:
Нарочно ль, по примете ли — на правую споткнулись.
Стремимся мы подняться ввысь, — ведь думы наши
поднялись,
И там парят они, легки, свободны, вечны, высоки.
И так нам захотелось ввысь, что мы вчера перепились,
И, горьким думам вопреки, мы ели сладкие куски.
А рядом случаи летают, словно пули,
