* * *
Оглянись: эти ровные дни,
Это время, бесцветное с виду, —
Ведь тебя погребают они,
Над тобою поют панихиду!
Живописный и томный закат
Или на ночь гасимые свечи —
Неужели тебе не твердят
Ежедневно прощальные речи?
Отвечай им печалью в лице
Или тихим, подавленным вздохом;
Не иди мимо дум о конце
Беззаботно-слепым скоморохом.
Но в уныньи себе не готовь
Ни веревки, ни яду, ни бритвы, —
Расточай благородную кровь
Под ударами жизненной битвы.
Грустно! Поникли усталые руки,
Взор опечаленный клонится долу;
Всё дорогое, без гнева и муки,
Хочется в жертву отдать произволу!
Грустно… Не трогайте сердца больного,
Мимо идите с участием, други:
Бросить могу я вам горькое слово
Жесткою платой за ваши услуги.
Дайте мне, люди, побыть нелюдимым,
Дайте уняться неведомой боли:
Камнем тоска налегла некрушимым…
Эх, умереть, разрыдаться бы, что ли!
[2]
В саду монастыря, цветущую как розу,
Я видел в трауре Мадонну Долорозу.
На белый памятник она роняла взор;
Густые волосы разъединял пробор,
Теряясь под косой, завешенной вуалью;
Она дышала вся молитвой и печалью!
На матовой руке, опущенной с венком,
Кольцо венчальное светилось огоньком,
И флером сборчатым окутанная шея
Сверкала юностью, сгибаясь и белея.
Мы к снам заоблачным утратили порывы,
И двери вечности пред нами заперты:
Земля, одна земля!.. И по краям – обрывы
И нет ни выхода, ни цели для мечты…
Почуяв страшные, отвесные стремнины
Вокруг земной коры, где тлеет наш очаг,
Сказали мы себе: «Мы дети этой глины,
И от плотских забот отныне – ни на шаг!
Довольно веровал и мучился наш предок,
На небо возводя благочестивый взор, —
Рассеять мы хотим опасный этот вздор
Путем анализа и тщательных разведок».
С незыблемых святынь покровы сняты прочь, —
Открыты в чудесах секретные пружины;
Всё взрыто, свергнуто; везде зияет ночь,
Где прежде таяли волшебные картины…
И резче всё, черствей звучит недобрый смех
Утешенной попытки разрушенья;
Нам чуть мерещатся, сквозь длинный ряд помех,
Когда-то милые для сердца заблужденья…
На глыбы черные роняет только свет
Фонарь, колеблемый рабочим утомленным,
Но не скорбит задумчивый Гамлет
Над черепом, раскопкой обнаженным;
Под костью звонкою, во впадине пустой,
Гуляет ветер шумный и ненастный,
А рядом труженик сурово-безучастный
Во мрак спускается опасною тропой…
Из лучшей стороны струясь и прибывая,
Тепло нахлынуло, и брызнул дождик мая;
Как дым кадильницы, пахучая листва
Деревья зимние одела в кружева;
На кленах – крылышки, сережки – на осинах,
Цветы на яблонях, цветы на луговинах,
Цветные зонтики в аллеях золотых,
Одежды светлые на торсах молодых,
И слабый звон пчелы меж крестиков сирени,
И трель певца любви, певца вечерней тени —
Плодотворение, истома, поцелуй —
Очнись, печальный друг, очнись и не тоскуй!
Но ты не слушаешь… Лицо твое уныло,
Как будто всё, что есть, тебе уже не мило,
Как будто взор очей, для счастья неживой,
От чуждых радостей желал бы на покой.
Ты видел много лет, ты знаешь эту моду
Весной отогревать прозябшую природу,
Тревожить мирный сон ее глубоких сил,
Вздымать могучий сок из потаенных жил
Затем, дабы, на миг убрав ее показней, —
Расчесться за убор ценой осенних казней…
Ты знаешь и молчишь, и нет в очах любви.
Ты шепчешь горестно: «Где спутники мои?
Иные – отцвели, иные – опочили;
Мы вместе знали жизнь, и вместе мы любили».
Нельзя в душе уврачевать
Ее старинные печали,
Когда на сердце их печать
Годами слезы выжигали.
Пусть новый смех звучит в устах
И счастье новое в чертах
Свой алый светоч зарумянит, —
Для давней скорби миг настанет:
Она мелькнет еще в уме,
Пришлет свой ропот присмиревший,
Как ветер, в листьях прошумевший,
Как звук, заплакавший во тьме…
Кончина Тургенева
(22-го августа 1883 г.)
Ударил гром… И много лет
Мы темной тучи не разгоним:
Погас наш тихий, кроткий свет —
Мы часть души своей хороним!..
Свободы вождь передовой,
«Из стаи славных осталой»,
Родных кумиров современник,
Он был для нас – их след живой,
Их кровный, подлинный преемник!
Мы с детства слушали рассказ
Его простой, прелестной музы,
И в нашем сердце крепли узы
С душою, светлой как алмаз…
Когда мы позже были юны,
На праздник девственной любви
Его пленительные струны
Нам песни рая принесли!
Когда бороться за науку
Рванулись свежие умы,
Он новобранцам подал руку
И рассевал туманы тьмы…
Он дал впервые проводницу
Бойцам проснувшейся страны:
На смелый труд из тишины
Он вызвал русскую девицу.
И был он друг ее мечты,
Души глубокий познаватель,
Ее стыдливой красоты
Неподражаемый ваятель!
Родное поле, степь и лес,
В цветах весны, в одежде снежной,
Под всеми красками небес —
Он обессмертил кистью нежной…
И пел нам голос дорогой…
Вопросы дня, вопросы мира —
Всему, под дивною рукой,
Ответный звук давала лира!
Прощайте, чудное перо,
Нас одарявшее с чужбины,
И ненаглядные седины —
Маститой славы серебро!
Ты к нам желал на север дикий
Укрыться с юга на покой:
Сойди же в грудь земли родной,
Наш вечно милый и великий!
1883
От милых строк, начертанных небрежно
Когда-то жившею рукой,
Незримый дух, безропотно и нежно,
Нам веет тихою тоской.
Безмолвен гроб, портреты безответны,
И вы лишь, бледные слова,
Забытым здесь даете знак заветный,
Что тень души еще жива!
Между 1878 и 1885
Я ревнив к этой зелени нежной,
Первой зелени вешних лесов,
И до самой зимы белоснежной
Любоваться бы ею готов.
И в конце плодотворного мая,
Примечая богатство листвы,
Я уж думаю, грустно мечтая:
«Где ты, юность! о, юность… увы!»
Между 1878 и 1885
Еду в сумерки: зимняя тишь,
Всё белеет, куда ни глядишь;
И больница, и церковь, и дом
Мирно светятся ярким огнем.
Теплый ветер подул и затих,
Свежим дымом запахло на миг,
И дрожит при лучах фонарей
На снегу тень лошадки моей,
И кругом суеты не слыхать,
Словно жизнь утомилась роптать, —
Будто легче звучат голоса,
Будто ближе к земле небеса,
И я жду – сердце бьется в груди
Тайной радости жду впереди…
Между 1878 и 1885
Люблю, в ласканьи ветерка,
На крыше конного вагона,
С перил плебейского балкона
Глядеть на город свысока,
Нестись над морем экипажей,
Глазеть по окнам бельэтажей,
В кареты взоры опускать
И там случайно открывать
На складках шелкового платья
Двух рук любовное пожатье…
Люблю глядеть и за бор ты
Колясок пышных и глубоких
(Хотя внутри они пусты),
Люблю камелий быстрооких,
В сияньи наглой красоты,
Обозревать в углу коляски,
Где, развалясь и глядя вбок
И туфли выставив носок,
Они прохожим строят глазки…
Люблю весеннею порой
С высокой крыши подвижной
За институтские ограды
Бросать непрошеные взгляды…
Никто наверх не поглядит,
Никто в боязни малодушной
Пред нашей публикой воздушной
Не лицемерит, не хитрит;
Л взор повсюду наш парит…
И вот, когда мне прямо к носу
Вагон с услугой подкатит —
Всегда наверх меня манит:
Взберешься, вынешь папиросу,
Сосед предложит огонька,
Кивнешь признательно, закуришь,
Поговоришь, побалагуришь —
И все, в ласканьи ветерка,
На крыше конного вагона,
С перил плебейского балкона
На мир глядим мы свысока.
Между 1878 и 1885
Склоняюсь пред тобой, как робкий богомолец,
Рука лилейная, прекрасная без колец,
И горько сетую: как поздно наконец
В тебе мне встретился желанный образец
Руки, невиданной меж мраморов старинных, —
Ни пухлых пальчиков, ни ямочек рутинных,
Но что за линяй и что за красота!
Гляжу и думаю, любуясь и ревнуя:
К кому же ты прильнешь, в преграду поцелуя,
Ладонью нежною на пылкие уста?
Между 1878 и 1885
Я перешел рубеж весны,
Забыв доверчивые сны
И грезы юности счастливой;
В туманы осени дождливой
Вступил я вялый и больной,
Проспавши тупо летний зной.
Но вот зима уж на пороге —
И я опомнился в тревоге….
Между 1878 и 1885