(реальная встреча на улице)
Что ты, девочка, не дрожи, не ломай голубые пальцы. Это просто старуха-жизнь полотно небелёной лжи растянула на старых пяльцах. Он тебе, говоришь, не лжёт, просто вас разлучили люди. Ах ты, милая, знать бы брод, ломок первый осенний лёд, а тепла до весны не будет.
Кто его караулит? Мать? Ну, давай телефонный номер. Как назвать его, как позвать?…
Мне сказали:
– Исчезни, б***, он для вас, потаскушек, помер.
Тише, девочка, не дрожи. Это поле – не поле битвы. Значит, больше не ворожи, спрячь подальше свои ножи, иглы, игры, таблетки, бритвы. Умер, стало быть – хорони! Проживи эту боль, как ломку. Знаешь, годы летят, как дни. Ты за шкирку себя возьми, ты – сама для себя соломка.
Ты – сама для себя вокзал, самолёт и дорога в небо. Ты забудь всё, что он сказал, губы, руки, его глаза. Ты реши, что он просто не был. Слёзы, девочка, не в цене. И цена у любви иная.
Он придёт. И не раз. Во сне.
Ты поверь, дорогая, мне. Потому что я знаю.
Знаю.
Розовое пальто
По улице задумчиво и грустно шагала лошадь в розовом пальто, надев поверх зелёного бурнуса кокетливое в рюшах решето. А ей навстречу свежий летний ветер бросал обрывки содранных афиш, и кошки, те, что знают всё на свете, сочувственно смотрели с низких крыш. Какой-то любопытный иностранец на мыльницу снимал её наряд, мальчишки танцевали глупый танец, выкрикивая что-то невпопад. Брела под эти выкрики кобыла, и жалости, и смеху вопреки. Она сегодня утром наступила на розовые старые очки. И шла туда, где в створе узких улиц под пение ликующих цикад сумеет посмотреть без слёз, не жмурясь, на розовый торжественный закат.
Нора Никанорова. Осени г. Москва, Россия
Межа
Выщерблена. Надломлена. Боли нет.
Вышедшая за хлебом от зол и зрелищ –
Дышит ли по ком ещё там, на дне?
Смотрит ли ещё на кого сквозь щели?
Пепельная. Потерянная. Не зола.
Выбелена ветрами (согнать – не сдюжат).
Мёртвая, исковерканная земля.
Каменная. Ничья. Не душа, а туша.
Жги её, жаль, охаживай горбылём.
Соки тяни – вытягивай хворь и жилы.
Быть ей вовек заброшенной – топь и лёд.
Яма сама себе. А тебе – могила.
Капище никудышное. `Что богам?
Каждому – свет в горсти да краюху неба.
Не привыкать к удаляющимся шагам,
Медным гвоздям, кистям, километрам крепа.
Каждого – жаждою, гордостью из горла.
Хмель бестолков от зелья – слаба, солова.
Вон бы!
но
занавешены зеркала
Немостью взгляда над хрусткой холстиной слова.
Шоколадница
Октябрьский дождь без суеты.
Не выест глаз, но сердце выест.
Вот так и тянемся в скиты.
И не торопимся на выезд.
С камином в каменном дупле.
Бежать от одури туманной –
Цедить «Бордо», сидеть в тепле,
Смакуя дымности «гаваны».
А за окном… Да пусть его –
Пройдёт и он зубною болью,
Который зол – который год –
За понуждение к разбою
На горемычный календарь
(Как будто этот в чём повинен).
И вот уж пишет Лиотар,
Вздохнув, название картины.
Мадам приносит шоколад.
Душа больна и просит яду.
А кто сказал, что там – не яд?
Кто сочинил сию балладу?
Осенний сплин. Осенний плен.
В его промозглой сердцевине
И лень писать, и думать лень
Над всякой подписью к картине.
Чистейший взор – чистейший вздор.
И словно в старое корыто
Октябрь накапает в фарфор
Миндальной фуги цианида.
Дым
Она приходит к нему ночами.
Целует волосы, гладит лоб.
В окошко курит. Включает чайник.
Даёт забыться. Берёт тепло.
И вышивает ему кисеты
– Собака чёрная греет бок –
Сама с собою ведёт беседы:
Мол, надо как-то сменить замок –
Ключи ржавеют. Ржавеют жала.
А прошлой ночью пропал клубок.
Она старуха. Она устала
Перелицовывать одеяло,
Взбивать подушки. Взводить курок.
Мелькают пальцы – в узлах артритных
Сокрыта вечность, которой нет.
На чёрном бархате: «Маргарита»,
«Сафо», «Офелия», «Нора», «Vita».
Рассвет слезится. Готов кисет.
Она уходит. Скамейка в парке –
Дощатый, крашеный в зелень трон.
Царицей сядет твоя кухарка.
Буханкой чёрствой. Кормить ворон.
И думать, думать… О том ребёнке,
Во сне зовущем тихонько мать.
Любовь откликнется тонкозвонно
В словах, которыми `должно звать
Туда, где кануло всё земное,
Где иней высох в седой песок.
И вместе сели бы с ним в каноэ –
На остров чёрный, на Вечный сон.
…А он стареет. А он находит
Везде мешочки, надеясь: там –
Конфеты, краски, июли, ноты…
А там – то пусто, то просто хлам:
И букв щепотки, и ветер в поле,
И пепел цвета молочных рек.
А он не знает, что жив и болен
Любовью – кровью на серый снег.
И вот он курит. И вот он дышит.
Тем самым светом, который – тот.
Мешочек славный: узорно вышит.
И день проходит. И ночь придёт.
…Она не станет греметь ключами –
Такая глупость. Людская блажь.
Шитьё приносит. Включает чайник.
Отдать надежды. И взять тепла.
…Рассветы-Леты-туманы-манны.
Шагнуть привычно в вороний грай…
Она старуха. Её романы –
Не знать романов, не строить планов,
Уйти до света. Одной. Румяной.
Оставить осень. Косу забрать.
Светлана Ос. Заведи себе врага г. Москва, Россия
А на дальних берегах...
..А на дальних берегах,
Если сердце не из робких,
Заведи себе врага
В чёрной шёлковой коробке.
Пусть, свободою влеком,
Он скребётся в ней ночами
Под серебряным замком
За стальными обручами.
Утянув на дно свинцом,
Пусть сознанье пьёт и волю,
Дышит пламенем в лицо
И шипами руки колет,
И во сне клыком кривым
Перекусывает вены..
Ты и он – две головы
Изумрудной Амфисбены —
Несвои в чужом миру,
Прочно сцеплены хвостами.
Всё играете в игру,
Всё меняетесь местами..
В садах его души
В садах Его души
Я – мёртвая вода.
Он дал мне эту жизнь,
А имени не дал.
Для стороны иной
Из контуров чужих
Он создал образ мой,
А сердце не вложил.
Он чёрной нитью строк
Зашил мои глаза
И вывел за порог,
А путь не указал.
Гнал от себя, как мог,
Держа что было сил..
Он свет во мне зажёг,
А тьмы не погасил.
Му-му
Вроде, легче гребётся и веселей
Под шуршание камыша!..
А у барыни руки – твоих белей
И чернее твоей – душа.
А у барыни – кружево по краям
Платья модного из джерси,
Мастерская багетная на паях
И расстроенный клавесин.
За потупленным взором – остра игла,
А за словом – стальной крючок, —
Не заметил и сам, как тебя взяла
Под серебряный каблучок.
Ты несчастлив, немолод и нехорош,
Ты живёшь невпопад, не всласть.
И прикажет она умереть – умрёшь,
Украдёшь – повелит украсть.
Хоть тебе это всё, как засову – ржа
И как ободу – колея…
Если жертвы и правда не избежать,
Что же… пусть ею буду я.
А по качеству идола и обряд —
Плюнь с досады через корму.
Если сердце сбоит столько лет подряд,
Надо действовать по уму.
Я – твой шанс отличиться, последний шанс.
Камень к шее вяжи смелей!
Видно, жизнь иногда убивает нас,
Чтоб не сделать ещё сильней.
Вот и всё… Отдышись, отведи глаза,
На теченье посетуй зло,
Развернись тяжело и плыви назад,
Пошевеливая веслом.
И не думай о том, что с рассветом – в путь
По долинам и пустырям,
Что тебе с этих пор не дано уснуть
Даже в стенах монастыря.
Что однажды откроется кровосток
На нательном твоём кресте
За тремя поворотами на восток,
На одиннадцатой версте.
Татьяна Архангельская. Нелинейное Нью Хэмпшир, США
*****
Дряхлеют миры, а созвездия меркнут.
Но длится стремительный бег водомерки –
открыв нелинейного времени суть,
она не желает во мраке тонуть.
Сцепленье молекул. Блестящая плоскость.
А сверху и снизу – зияющий космос.
И твердь, толщиною с бумажный листок,
уже провисает под тяжестью строк…
И всё же – пиши безрассудные вирши!
Взахлёб суетись или мудрствуй, как риши.
Скользи одержимо по глади пруда.
Покуда опять не порвётся вода…
*****
Наслаивался цвет – горчичный на зелёный,
пурпурный синевой немного отливал.
Менялся силуэт худеющего клёна,
вздымался поутру хандры девятый вал.
И деревянных лет круги темнели мокро
на очень старом пне в растрёпанном саду.
И дом смотрел на мир сквозь вымытые стёкла,
мечтая улететь на юг. И стайки дум
скакали по земле, смешавшись с воробьями,
и пили свежий дождь из лужи не спеша.
Садовник-ветер мёл труху под тополями
прозрачною метлой. Озябшая душа,
накинув мягкий плед, молилась ли стихами,
молитву ль нараспев читала, как стихи,
на странном языке. Слова огнём вскипали —
и таяли, как снег, коснувшийся щеки.
Вздыхая сквозняком из подоконной ниши,
дом слушал, а к рассвету смежил шторы век
в каморке наверху, под самой-самой крышей,
где осенью болел хозяин-человек.
И мир поплыл во тьму, качаясь чуть заметно, —
похожей на ковчег медлительной ладьёй.
Шептались мысли всех мечтающих про лето,
