как веселый барабанщик в руки палочки кленовые берет.
Будет полдень, суматохою пропахший, звон трамваев и людской водоворот, но прислушайся - услышишь,
как веселый барабанщик с барабаном вдоль по улице идет.
Будет вечер - заговорщик и обманщик, темнота на мостовые упадет, но вглядись - и ты увидишь,
как веселый барабанщик с барабаном вдоль по улице идет.
Грохот палочек... то ближе он, то дальше. Сквозь сумятицу, и полночь, и туман... Неужели ты не слышишь,
как веселый барабанщик вдоль по улице проносит барабан?!
1957
ТАМАНЬ
Год сорок первый. Зябкий туман. Уходят последние солдаты в Тамань.
А ему подписан пулей приговор. Он лежит у кромки береговой, он лежит на самой передовой: ногами - в песок,
к волне - головой.
Грязная волна наползает едва приподнимается слегка голова; вспять волну прилив отнесет ткнется устало голова в песок.
Эй, волна!
Перестань, не шамань: не заманишь парня в Тамань...
Отучило время меня дома сидеть. Научило время меня в прорезь глядеть. Скоро ли - не скоро, на том ли берегу я впервые выстрелил на бегу.
Отучило время от доброты: атака, атака, охрипшие рты... Вот и я гостинцы раздаю-раздаю... Попомните
трудную щедрость мою.
1958
* * *
Не вели, старшина, чтоб была тишина. Старшине не все подчиняется. Эту грустную песню
придумала война... Через час штыковой начинается.
Земля моя, жизнь моя,
свет мой в окне... На горе врагу улыбнусь я в огне. Я буду улыбаться, черт меня возьми, в самом пекле рукопашной возни.
Пусть хоть жизнь свою укорачивая, я пойду напрямик в пулеметное поколачиванье, в предсмертный крик.
А если, на шаг всего опередив, достанет меня пуля какая-нибудь, сложите мои кулаки на груди и улыбку мою положите на грудь. Чтоб видели враги мои
и знали бы впредь, как счастлив я за землю мою умереть!
...А пока в атаку не сигналила медь, не мешай, старшина, эту песню допеть. Пусть хоть что судьбой напророчится: хоть славная смерть,
хоть геройская смерть умирать все равно, брат, не хочется.
1958
* * *
Я ухожу от пули,
делаю отчаянный рывок. Я снова живой
на выжженном теле Крыма. И вырастают
вместо крыльев тревог за моей человечьей спиной
надежды крылья. Васильками над бруствером
уцелевшими от огня, склонившимися
над выжившим отделением, жизнь моя довоенная
разглядывает меня с удивленьем. До первой пули я хвастал:
чего не могу посметь? До первой пули
врал я напропалую. Но свистнула первая пуля,
кого-то накрыла смерть, а я приготовился
пулю встретить вторую. Ребята, когда нас выплеснет
из окопа четкий приказ, не растопчите
этих цветов в наступленье: пусть синими их глазами
глядит и глядит на нас идущее за нами поколенье.
1958
ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ
Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили и ушли, за солдатом - солдат... До свидания, мальчики!
Мальчики, постарайтесь вернуться назад.
Вы не прячьтесь, вы будьте высокими, не жалейте ни пуль, ни гранат. И себя не щадите вы!
И все-таки постарайтесь вернуться назад.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб - разлуки и дым, наши девочки платьица белые раздарили сестренкам своим. Сапоги - ну куда от них денешься? Да зеленые крылья погон... Вы наплюйте на сплетников, девочки. Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что, что идете войной наугад... До свидания, девочки!
Девочки, постарайтесь вернуться назад.
1958
* * *
Сто раз закат краснел, рассвет синел, сто раз я клял тебя, песок моздокский, пока ты жег насквозь мою шинель и блиндажа жевал сухие доски.
А я жевал такие сухари! Они хрустели на зубах, хрустели... А мы шинели рваные расстелим и ну жевать.
Такие сухари!
Их десять лет сушили, не соврать, да ты еще их выбелил, песочек... А мы, бывало, их в воде размочим и ну жевать, и крошек не собрать.
Сыпь пощедрей, товарищ старшина! Пируем - и солдаты и начальство... А пули?
Пули были. Били часто. Да что о них рассказывать,
война.
1958
САПОЖНИК
Кузьма Иванович - сапожник ласковый. Он сапоги фасонные тачает. А черный молоток его, как ласточка, хвостом своим раздвоенным качает.
Он занят целый день поклонами, тот молоток. Он по подметкам метит. А к вечеру - все гвоздики поклеваны, все сапоги починены на свете.
Я слышу рассуждения домашние, когда над головою свет потухнет: кто носит сапоги - пускай донашивает... А сам Кузьма Иваныч носит туфли.
Постукивает под крыльцом, позевывает и постепенно понимает вроде, что ну их к черту, сапоги кирзовые... А сапоги фасонные не в моде.
Кузьма Иванович, ступай на пенсию: есть фабрики - военных обошьют. Но пусть война останется за песнею. А ласточке твоей пора на юг.
Она хвостом своим качнет раздвоенным, из рук твоих натруженных рванется и полетит над грозами, над войнами... А ты сиди и жди. Она вернется.
1958
ИСКАЛА ПРАЧКА КЛАД
На дне глубокого корыта так много лет подряд не погребенный, не зарытый искала прачка клад.
Корыто от прикосновенья звенело под струну, и плыли пальцы, розовея, и шарили по дну.
Корыта стенки как откосы, омытые волной. Ей снился сын беловолосый над этой глубиной.
И что-то очень золотое, как в осень листопад... И билась пена о ладони искала прачка клад.
1958
ПЕСЕНКА О КОМСОМОЛЬСКОЙ БОГИНЕ
Я смотрю на фотокарточку: две косички, строгий взгляд, и мальчишеская курточка, и друзья кругом стоят.
За окном все дождик тенькает: там ненастье во дворе. Но привычно пальцы тонкие прикоснулись к кобуре.
Вот скоро дом она покинет, вот скоро вспыхнет гром кругом, но комсомольская богиня... Ах, это, братцы, о другом!
На углу у старой булочной, там, где лето пыль метет, в синей маечке-футболочке комсомолочка идет.
А ее коса острижена, в парикмахерской лежит. Лишь одно колечко рыжее на виске ее дрожит.
И никаких богов в помине, лишь только дела гром кругом, но комсомольская богиня... Ах, это, братцы, о другом!
1958
* * *
Е.Рейну
Из окон корочкой несет поджаристой. За занавесками - мельканье рук. Здесь остановки нет, а мне - пожалуйста: шофер в автобусе - мой лучший друг.
А кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький, спеши, спеши! Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души.
Я знаю, вечером ты в платье шелковом пойдешь по улице гулять с другим... Ах Надя, брось коней кнутом нащелкивать, попридержи-ка их, поговорим!
Она в спецовочке, в такой промасленной, берет немыслимый такой на ней... Ах Надя, Наденька, мы были б счастливы... Куда же гонишь ты своих коней!
Но кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький спешит-спешит. Ах Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души!
1958
* * *
Часовые любви на Смоленской стоят. Часовые любви у Никитских не спят. Часовые любви по Петровке идут неизменно... Часовым полагается смена.
О великая вечная армия, где не властны слова и рубли, где все - рядовые: ведь маршалов нет у любви! Пусть поход никогда ваш не кончится.
О, когда б только эти войска!.. Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает
весна.
Часовые любви на Волхонке стоят. Часовые любви на Неглинной не спят. Часовые любви по Арбату идут неизменно... Часовым полагается смена.
1958
ПЕСЕНКА ОБ АРБАТЕ
Ты течешь, как река. Странное название! И прозрачен асфальт, как в реке вода. Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - мое призвание. Ты - и радость моя, и моя беда.
Пешеходы твои - люди невеликие, каблуками стучат - по делам спешат. Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - моя религия, мостовые твои подо мной лежат.
От любови твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя. Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - мое отечество, никогда до конца не пройти тебя.
1959
ЖИВОПИСЦЫ
Живописцы, окуните ваши кисти в суету дворов арбатских и в зарю, чтобы были ваши кисти словно листья. Словно листья,
словно листья к ноябрю.
Окуните ваши кисти в голубое, по традиции забытой городской, нарисуйте и прилежно и с любовью, как с любовью мы проходим по Тверской.
Мостовая пусть качнется, как очнется! Пусть начнется, что еще не началось! Вы рисуйте, вы рисуйте,
вам зачтется... Что гадать нам:
удалось - не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, наше лето, нашу зиму и весну... Ничего, что мы - чужие.
Вы рисуйте! Я потом, что непонятно, объясню.
1959
* * *
Когда затихают оркестры Земли и все музыканты ложатся в постели, по Сивцеву Вражку проходит шарманка смешной, отставной, одноногий солдат.
Представьте себе:
от ворот до ворот, в ночи наши жесткие души тревожа, по Сивцеву Вражку проходит шарманка, когда затихают оркестры Земли.
1959
АРБАТСКИЙ ДВОРИК
...А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, и я из него ухожу.
