Следует подчеркнуть, что именно в стихах, посвященных женщине, особенно сказалось влияние фольклора, в частности, ханьских песен юэфу, созданных народом, меньше, чем авторские произведения, скованных конфуцианской идеологией, оставляющих простор для чувств и страстей человеческих. Народные песни принесли в стихи Цао Чжи любовную тему, отнюдь не соответствующую конфуцианскому пуризму; принесли ропот женщины, оскорбленной в своих чувствах, ибо, по конфуцианскому домострою, женщина при любых обстоятельствах должна была покорно следовать долгу жены-служанки, матери-служанки, невестки-служанки, вдовы-служанки, именно долгу, а не чувству - любви, если она возникала, ревности, если в доме появлялась вторая жена или наложница.
От народной песни идет и стихотворение "Красавица", где говорится о девушке, которая не может найти себе достойного жениха, что, конечно, мало походило на жизненные коллизии, а скорее рождено было мечтой народной: как правило, браки заключались между чужими людьми и превращались в сделку, где любви не было места. Народная поэзия говорила о свободном выборе в любви, и, прислушиваясь к ней, Цао Чжи создавал произведения, прославляющие духовную и физическую красоту женщины, ее готовность на самопожертвование во имя любимого человека.
Феодальная система семейно-брачных отношений, разумеется, ограничивала поэта в его изображении женщины, роль которой сводилась к роли жены, невестки, матери. Только и единственно в этой роли могли проявиться ее добродетели и ее доблесть (например, самоубийство в знак скорби по поводу кончины мужа). Но и здесь, как и во многих иных случаях, Цао Чжи отталкивается от жизни, от народной поэзии, которые вносили в его стихи особую достоверность и дух оппозиционности к замшелым догмам.
Цао Чжи было тесно в рамках ортодоксального конфуцианства, и он постоянно, как видим, за них выходил. Были и такие сферы творчества, которые требовали иной духовной пищи, иных подтверждений; были вопросы, на которые ответ конфуцианство дать не могло. Прежде всего и главным образом это были вопросы жизни и смерти, вопросы бытия, волновавшие поэтов во все времена.
Конфуций не говорил о потустороннем. Его волновали взаимоотношения живых, и до мельчайших подробностей разработанный обряд похорон с последующим трауром по усопшему был тем последним этапом среди множества иных, сопровождавших человека со дня появления его на свет, который был важен и существен для конфуцианства и где останавливалась его мысль. Культ предков не предполагал вторжения в мир духов, он был направлен на поддержание культа среди живых (траур, жертвы, содержание могил). Для конфуцианства определяющей была обрядовая сторона, а смерть считалась неизбежным концом всех людей, и за ней не было ничего.
Во многих стихах писал Цао Чжи "о бренности"; с тревогой, с болью и отчаяньем говорил он о быстротечности жизни, о смерти, не принимая ее и не соглашаясь с ней: "Металл или камень не ведают тлена, а я ведь не камень - скорблю неизменно", "Солнце и месяц - неумолим их бег, жизнь человека - словно в пути ночлег".
Поэт обращается к даосизму, особенно к фантастическим его образам; внимание Цао Чжи привлекают сказочные небожители, способные обессмертить бренное человеческое тело. Учение о бессмертии, достигаемом с помощью волшебных талисманов и эликсиров, было необходимо мятущемуся духу поэта. Цао Чжи создал большой цикл стихотворений о путешествии к небожителям. Содержание их, однако, не ограничено поисками эликсира, точно так же как и сами "поиски" не следует понимать столь прямолинейно. Идея продления жизни, а по сути дела, неосознанная жажда свободы, протест против всех и всяческих пут, сковывавших человека физически и нравственно, - вот причины, повлекшие поэта за грань обыденного, к небожителям.
Поэт утратил свободу в реальной жизни, но у него осталась свобода мысли и фантазии. Он поднимается в небо, прорезая облака, видит перед собой Млечный Путь и сверкающий золотом дворец Небесного императора. Одетый в платье из перьев птиц, он мчится на могучих драконах, погоняя плетью-молнией летящего единорога. О небожителях Цао Чжи пишет проникновенно и сдержанно. Они почти земные, только мудрее людей, ибо постигли истину и знают путь к бессмертию. Деталей их облика немного. Они предаются размышлениям, созерцанию, питаются утренней росой и яшмой, истолченной в порошок. Они молоды, всегда молоды.
Едут спокойно и важно
Куда-то на тиграх белых,
В руках у отроков юных
Линчжи - волшебные травы.
Но чаще поэт ограничивается констатацией чудесной встречи, не сообщая никаких подробностей: "Бессмертные в пути явились мне", "И вдруг незнакомцев встретил, сияли глаза их мудро, окрасил румянец лица, чистые и молодые". Гораздо больше деталей при описании красот пейзажа "священных мест". Много ссылок на мифологические образы, народные предания, легенды.
Но вот что интересно: совершая фантастические путешествия к небожителям и отдавая им дань уважения, Цао Чжи не верил до конца в их могущество, в их эликсир бессмертия:
Нельзя не терзаться,
Взирая на мир.
Поверишь в судьбу -
Вдруг настигнут страданья.
Я в мире бессмертных
Искал эликсир -
Святой Чи Сун-цзы
Не сдержал обещанья!
И уже с откровенной насмешкой писал после Цао Чжи о небожителях великий Тао Юань-мин, имея в виду и названного его предшественником Суна:
В человеческом мире
были Сун и Цяо бессмертны.
Если так, то сегодня
Сун и Цяо куда девались?
(Перевод Л. Эйдлина)
И вновь Цао Чжи остается с земными делами и земной болью, но и с мыслью о том, как достойно прожить жизнь, чтобы не уподобиться "птицам с их бесцельным существованием или жрущему в загоне скоту". Забывая, что он конфуцианец и даос, Цао Чжи пишет о человеке так просто и так прочувствованно, как до него еще не писал ни один поэт. Стихи о дружбе, быть может, самые прекрасные в лирике Цао Чжи, окрашены в грустные тона, в них слышится призыв к далекому другу, жалобы на тяготы существования, желание поведать родной душе о своей печали. Вместе с крестьянами радуется Цао Чжи дождю и веселому грому - верным признакам будущего урожая, вместе с ними он скорбит, когда хлеб, отсырев после долгих и страшных ливней, падает на землю и сгнивает на ней. С горечью пишет поэт о тех бедах, которые несет с собой война.
И все же, как изображает Цао Чжи человека?
Прежде всего через его поступки, деяния: подвиг на поле боя (или жажда подвига), смерть во имя императора и династии (или готовность принести себя в жертву). В стихах постоянна мысль о необходимости следовать путем гуманности и долга, быть справедливым и проницательным, чистым в помыслах своих и делах. Верность гуманности и долгу - самые высокие добродетели императора и его подданных.
В образах ученых и "золотой молодежи", женщин и самого поэта, героя большинства его стихотворений, - всюду в описаниях на передний план выдвигаются общеконфуцианские добродетели. Конфликт возникает тогда, когда этих добродетелей у человека не замечают или когда он лишается их.
Изображение небожителей сообразуется с даосскими представлениями о них, с рубрикацией их "возможностей".
Как правило, черты героев Цао Чжи шли не от самого человека и его черт, найденных и увиденных в жизни, а от заданного стереотипа. В поэзии Цао Чжи неизмеримо больше описаний одежды героев, их оружия, их жестов, их общих рассуждений о добродетелях, нежели описаний их голосов, лиц, глаз (кроме слез, текущих из глаз), душевного состояния. Однако же интуитивно и постоянно стереотип размывался (важнейший процесс!) силой поэтического таланта автора, своеобразием его видения мира. Поэт подмечал, и часто весьма тонко, "психологические состояния" своих героев, разрушая стереотип. Поступками героев и своими собственными поэт ограничивался далеко не всегда. В его стихах, повествующих о дружбе, разлуке, тоске ожидания, любви, мы обнаруживаем "психологические состояния", обоснованные довольно подробно и убедительно. Так намечался отрыв от стереотипа в изображении человека. Если воспользоваться мыслью Д. С. Лихачева, очевидно применимой к поэзии Цао Чжи, то можно сказать, что в стихах поэта "психологические состояния" как бы "освобождены" от характера, который в литературе появится много позднее.
Непрерывно расширялся круг героев, и в этом смысле Цао Чжи сделал заметный шаг вперед по сравнению со своими предшественниками. В стихах появились крестьяне; но это уже был не "Отец-рыбак" Цюй Юаня, олицетворяющий самого поэта и его идеи, а настоящий труженик-рыбак, и не любознательный князь, которого удивляло, как это он, государь, наслаждается одним и тем же ветром с "простым, совсем простым народом", в поэме Сун Юя "Ветер", но в какой-то мере и сам народ в горести своей и заботах. Приближение поэзии к действительности, к людям - серьезный шаг на пути к "очеловечиванию" поэзии. Поэты последующих эпох, и первый среди них Тао Юань-мин, еще теснее соприкоснутся с жизнью, и в их стихах утвердятся темы крестьянского труда, семьи, детей.
