— Я почувствовал себя неловко. «Конечно, — подумал я, — так вот и получается. Когда часто видишься с человеком, думаешь: успеется, рисунок никуда не уйдет. Нарисую как-нибудь в другой раз».
— Другого случая может и не быть, — будто прочитав мои мысли, сказал Олеша. — Рисуйте сейчас.
Состояние у меня было, что называется, нерабочее. Рисунок шел трудно и, по-моему, не получился. Я сунул его в папку, но несмотря на мои отговорки, что рисунку надо «отлежаться», что я должен его увидеть свежим взглядом и тогда решить, удался он или нет, Олеша настаивал:
— Покажите!
Нехотя я дал ему рисунок. Он взглянул на него и неожиданно, ничего не сказав, разорвал в клочья.
На мгновенье я растерялся. «Как же мне быть? Обидеться? Встать из-за стола и уйти?»
В этот момент я почувствовал, как Светлов положил мне под столом на колено руку.
Он, улыбаясь, ждал, — что же будет дальше?
Я раскрыл альбом и стал рисовать Олешу снова. Характер натуры был уже найден и рисунок шел легко. Я потратил на него лишь несколько минут.
Светлов неторопливо взял рисунок и показал Олеше. Издали. Через стол.
— Этот, да, — смутившись сказал Олеша. — А тот, первый, я разорвал бы его еще раз. Там было лицо человека, который кинулся бы в камин за горящими деньгами.
Светлов усмехнулся, взял у меня карандаш и написал под рисунком:
* * *
— Поэт обязан относиться к читателю с доверием и уважением, — говорил Светлов.
В другой раз он сказал:
— Литература — это когда читатель столь же талантлив, как и писатель.
Надпись на книге Светлова, подаренной автором артисту Борису Н.
Боре — от ума.
М. Светлов
За столом сидят Михаил Светлов, поэт С. и девушка.
С. читает стихи. У растроганной девушки на глазах появляются слезы. Она долго ищет в сумке платочек и не находит его. С. галантно предлагает свой. Девушка прикладывает платок к глазам и возвращает. На платке мокрое пятнышко. С. смотрит на пятнышко и патетически произносит:
— Я уношу твою слезу!
Светлов усмехается:
— И буду ждать тебя внизу?
* * *
На литературном вечере после чтения стихов Светлов отвечал на многочисленные записки.
Несколько записок он оставил совсем без ответа.
— Почему вы отвечаете не на все вопросы? — раздался голос из зала.
— Если бы я мог ответить на все вопросы, — сказал Светлов, — мне бы стало неинтересно жить.
На колоннах переделкинского Дома творчества прилепились два ласточкиных гнезда
Я застал Михаила Светлова за странным занятием. Добрый человек замахивался палкой на… птицу.
— Черт знает, что тут делается, — показал он на гнезда. — Они начали строиться одновременно. Но видишь, одно почти закончено, а другое, как наш жилкооператив, застряло где-то на фундаменте.
— Выходит, что ласточки, как люди, — сказал я, — одна труженица, а другая лодырь.
— Не-не-не! — перебил Светлов. — Все наоборот. Та, которую ты определил в лодыри, летает куда-то, приносит в клювике глину и, не покладая крыл, лепит и лепит свой домик. Но только она отправляется за стройматериалом, как вторая отдирает еще влажный комочек глины и прикладывает к своему гнезду. И получается, что труженица никак не может построить дом, а у тунеядки стройка идет полным ходом. Вот я и сижу здесь на страже интересов трудящихся, отгоняя воровку палкой. А ты говоришь, что ласточки похожи на людей. Разве люди могут себе позволить такую пакость?
КАХОВКА
Ленинград 30-х годов. Улица Ракова. Театр эстрады и миниатюр. Художественный руководитель — композитор Дунаевский. Главный режиссер — Д.Г.Гутман.
Меня пригласили нарисовать серию шаржей для фойе. Сижу на репетиции. Делаю зарисовки.
Гутман говорит актеру:
— Много жестов! Много мимики! Все это надо экономить. Делайте все проще!
— Я ищу зерно, — отвечает актер.
— Это не элеватор, а театр, здесь играть надо! — говорит Гутман. — Понятно?
— Понятно, — отвечает актер и начинает репетировать сначала.
— Много текста, — кричит Гутман, — где автор? Почему автора нет на репетиции? Надо сократить текст!
— Пойдемте в кабинет, — говорит потихоньку Дунаевский, — я вам расскажу, что за человек Гутман.
Исаак Осипович останавливается на лестничной площадке, берет меня за лацкан и начинает рассказ:
— Однажды с Гутманом был такой случай. Он снимался в фильме «Дети капитана Гранта» в роли полковника — типичного шотландца с большими бакенбардами по моде того времени.
— Сегодня, — сказал ему оператор, — мы вас будем снимать в профиль. Вы пройдете перед аппаратом и произнесете такой-то текст.
Через пятнадцать минут Гутман был готов. Он загримировал только одну сторону лица — ту, которую видит кинокамера, и наклеил только одну бакенбарду.
Вот, что такое Давид Гутман, — заканчивает свой рассказ Дунаевский. — Дайте ему волю, и он сократит все.
Впрочем…
Мы входим в кабинет. Дунаевский садится к роялю.
— Послушайте, — говорит он, — новая песня. Для программы, которую мы сейчас готовим.
Пальцы его ложатся на клавиши. Он поет:
Кахо-овка, Кахов-ка, родная-я винтовка…
Голоса никакого, но поет он взволнованно. Музыка удивительно совпадает с романтической приподнятостью светловских стихов.
Дунаевский кончает петь и поворачивает ко мне голову. Я вижу вопросительную улыбку.
— Как вам нравится песня? — спрашивает он. — Можно ли здесь что-нибудь сократить?
— А разве Гутман собирался ее сократить?
— Представьте, — говорит Дунаевский. — Он двое суток продержал стихи и… — Дунаевский улыбается и протягивает мне листок бумаги. Я вижу напечатанный на машинке текст песни, а под ним, рядом с подписью Михаила Светлова, красным карандашом:
Из песни слов не выкинешь!
* * *
Об одном деятеле, склонном всех поучать, Светлов сказал:
— Только дурно воспитанный человек стремится всегда играть роль воспитателя.
— Он очень красочный человек, — сказали об одном писателе.
— Он не столько красочный, как разноцветный, — уточнил Михаил Аркадьевич. Лучше, если бы он был одного цвета, но определенного
* * *
Два малоодаренных поэта всячески поносили друг друга. Кто-то заметил:
— Что им делать? Ведь их обоих в литературе не существует.
— Не существует? — усмехнулся Михаил Светлов, — но зато какая между ними идет борьба за несуществование.
0б одном поэте:
— Он, как кружка пива, чем выпить, прежде надо сдуть пену.
В один из дней его рождения, я подарил Светлову свой рисунок, где он изображен в виде Джиоконды.
Взглянув на рисунок, Светлов сказал:
— Леонардо да иначе…
Студент Литинститута защищал диплом. Он читал морские стихи.
Выступая с критикой этих стихов, Светлов сказал:
— От моря можно брать ясность, синеву, грозность… Но зачем же брать воду?
По поводу своей сутулости Светлов часто шутил:
— Что такое знак вопроса? — Это состарившийся восклицательный.
Однажды, увидев, что я собираюсь его рисовать, Светлов сказал:
— Старик, сегодня, пожалуй, меня рисовать не надо.
— Почему? — спросил я.
— Я утром проснулся и внимательно посмотрел в зеркало..
— И что ты там увидел?
— Опять не то!..
Очень полная, но не очень воспитанная дама, впервые увидевшая Светлова, воскликнула:
О, боже мой, до чего же вы худенький!
— Если бы мне ваши формы, — усмехнулся Светлов, — я заболел бы манией величия.
Об одном поэте-маринисте:
— Он стоит по горло в луже и думает, что ему море по колено.
Некий молодой литератор, полагая, что Светлов его не запомнил, каждый раз при встрече с ним называл свою фамилию. Однажды, подойдя к Светлову, он по обыкновению сказал:
