10
Каменная лачуга на пяди ровной земли. Брошенная летовка -- последнее человеческое жилище. Теперь никто в мире не знает, где мы. Десятиверстная карта пустует.. На ней нет ничего: ни этой летовки, ни кишлака, который мы миновали сегодня, ни даже Бадом-Дары. Здесь не был ни один исследователь, и на карте значится: "Пути нанесены по расспросным сведениям". Найдем ли мы ляджуар? Не миф ли все это? Одна из легенд, подобных легендам о дэвах, о пир-палавонах, о золотых всадниках, спустившихся по солнечному лучу, о яшиль-кульских драконах, о светящейся ночью и днем ранг-кульской пещере... Половина жителей этой страны еще верит в них. Я вспоминаю образчик Дустдора. А что, если он из Афганистана? Он мог пройти через сотню рук, мало ли что могли о нем наплести!
Мы в летовке. В ней старый помет и соломенная труха. Хана--так называется здесь клещ, укус которого смертелен. Сидя на камне в летовке, Юдин спрашивает:
-- А здесь ханы нет?
Зикрак, показывая на соломенную труху, заваливающую земляной пол, говорит утешающим тоном:
-- Есть... Много...
Мы по щиколотку в трухе, в которой роются, переползая с места на место, сотни наших смертей. Тот из нас, кого хоть одна коснется,--никогда не уйдет отсюда. В его глазах Памир закружится медленным, последним туманом. А остальные вынесут его из лачуги и навалят на него груду острых камней...
Впрочем, нам уже все равно. Памир умеет учить безразличию. Мы утомлены. Мы хотим есть...
Ужин готов. Маслов посылает за водой Хувак-бека. Тот не двигается и, смеясь, говорит:
-- Я больной.
-- Ты больной, о твой лоб можно годовалого поросенка убить!
За ужином Маслов не дает Хувак-беку есть--ты, мол, больной. Потом дал. Хувак-бек ест до отвала, Маслов накладывает еще. Тот больше не может. Маслов деловито ругается.
-- Ешь, а то не пустят тебя туда...
-- Куда?
-- В рай не пустят.
-- Его и так не пустят! -- вмешивается Хабаков.
-- Почему?
-- Туда с партбилетом не пускают! Вот тебя, Егор Петрович, пустят.
-- Ни чертовой матери меня не пустят.
-- Почему?
-- Туда старослужащих тоже не пущают.
Дождь прошел, и снова собирается дождь. Лошади понуро стоят у летовки. Маслов толкает под бок Зикрака, кивнув в сторону Хувак-бека:
-- Спроси его, дождик будет сегодня?
Зикрак переводит ответ Хувак-бека:
-- На других не будет, на тебя будет.
Хувак-бек что-то возбужденно говорит, отчаянно жестикулируя., Маслов слушает, слушает, клонит голову набок, потом, безнадежно махнув рукой:
-- Ни черта не понимаю в ихнем языке.
-- А ты выучи, -- язвит Хабаков.
-- А мне не надо, потому больше я сюда не поеду... если живым выберусь.
Уже четвертый год твердит это Маслов и четвертый год подряд ездит с экспедициями на Памир.
Босиком, в белом глиме --халате, подпоясанном красною тряпкой, надетом на голое тело, голубоглазый щугнанец приводит овцу из Бадом-кишлака. Ее заказал Зикрак. Высыпаю серебро на ладонь шугнанца. Он доволен, смеется, что-то говорит--не пойму.
Глядя в единственную дыру, заменяющую в летовке дверь, вижу возню шугнанцев, нож, вспарывающий горло овцы, струйку крови, а за ней ползающие по долине и по горам облака. Они рвутся, открывая иззубренный скалистый гребень хребта, с висячими ледниками и снегами, тот гребень, где месторождение ляджуара и куда мы завтра пойдем.
11
Налево от летовки--разрушенная башенка из массивных осколков камней. Зикрак говорит, что шугнанцы построили эту караульную башню, когда была война с сиахпушами. Он выпрямляется и, как полководец, как Искандар-зюль-Карнайн, гордообводит скалы рукой:
-- Вот тут наши стояли, а вот там, внизу, -- видишь, скала похожа на морду яка? --они. Мы кричали им: "Уходите в вашу страну". А они отвечали нам: "Мы пришли сюда взять ляджуар. Нас так много, что, если все мы плюнем зараз, ваша страна потонет". Тогда наши, шугнанцы, сворачивали большие камни и, знаешь, рафик, делали так: под большой камень подложат маленький и к маленькому аркан привяжут. Если дернуть аркан, маленький выскочит, большой вниз летит. Один летит--значит, сто сразу летят. Хорошо убивали мы сиахпушей! А они правду сказали: много их было. Очень много. Плохо нам приходилось... Скажи, ты знаешь, почему ляджуар синий, если столько крови от него было? Вот лал... Ты лал-и-бадахшон видел? Тоже много крови было из-за него. Он обливался кровью, и, говорят старики, потому он красный. А ляджуар синим остался. Почему?
Я не знаю, почему рубин красный, а ляджуар синий. Зикрак говорлив сегодня. Он дразнит меня своими легендами. И чтоб хоть чем-нибудь ему отплатить, легенды начинаю рассказывать я.
-- Зикрак,--говорю я,--вот у вас собирают колосья и складывают их на площадку. А потом волы ходят по кругу и вытаптывают зерно. Нигде теперь не молотят так, только у вас, в Шугнане. А была такая страна, там тоже зерно молотили волами. Четыре тысячи лет назад. Пять тысяч, ты подумай: это очень давно -- пять тысяч лет! Ходили погонщики за волами и пели однотонную песню: "Молотите себе, молотите себе, волы, молотите себе, молотите себе солому на корм, ячмень для господ ваших, вы не должны отдыхать, ведь сегодня прохладно..." Так пели погонщики. Они были рабами. Вы тоже были рабами недавно. Это была большая страна. Ее жители верили в солнце и солнце считали богом. Вы тоже верили в солнце еще недавно. И в огонь верили... В эту страну везли ляджуар. Может быть, отсюда везли, от вас. И он считался там лучшею драгоценностью в мире, дороже золота и дороже алмаза. Там ляджуаром владели только цари. Одного царя звали Тутмес Третий, статуя его-- изображение его -- была покрыта золотом и ляджуаром. Другой--Тутанхамон--украсил ляджуаром свое царское кресло. А верховные судьи носили на груди маленькие подобия богини, которую звали Маат. Это была богиня Истины, и подобия ее изготовлялись из ляджуара. А бедняки не могли достать ляджуара и глиняных своих божков--ушебти, загробных ответчиков,--покрывали стеклом, синим стеклом, чтоб они были похожи на сделанные из ляджуара. Из той страны цари посылали за ляджуаром купцов. Корабль одного из таких купцов потерпел крушение, купец был выброшен морем на остров. Там были винные ягоды и виноград, по-вашему виноград -- ангур. Там были рыба и пернатая дичь, там было все, и не было ничего, что не существовало бы там. И купца встретил змей, громадный змей в тридцать локтей длиной. Он был хозяином этого острова. У змея были человеческое лицо и длинная борода. Он сверкал позолотой и, когда передвигался, производил шум грозный, подобный грому, деревья гнулись, и дрожала земля. Но знаешь, какие у него были брови? Его брови были из ляджуара, и само небо завидовало этим бровям, потому что у неба звезды были бледнее, чем те (я вспомнил золотистые вкрапления колчедана, которые всегда считались качеством, еще более увеличивающим ценность ляджуара) золотистые точки, которыми поблескивал этот ляджуар. Брови у змея были подобны звездному небу и лучше звездного неба... Что тебе еще рассказать, Зикрак? Змей подарил купцу-мореходу много слоновьих клыков, благовоний и кусков ляджуара и отпустил морехода домой... Я много знаю об этом змее. Рассказать тебе все?
Зикрак слушал меня сосредоточенно и с высоким вниманием. Тут он оглядел потемневшее и давно уже звездное небо и спокойно сказал:
--Ты хорошо говоришь, рафик. Расскажи еще. О змее -- не надо. О море скажи. Я не знаю, что такое море. Один русский говорил мне о нем. Так много воды, что оно занимает места больше, чем все горы Памира, Кашгарии, Канджута и страны Афгани. Правда ли это? И что такое корабли? Как их строят?
Я понял, что напрасно вспомнил египетский "Рассказ о потерпевшем кораблекрушение". Я понял, что председателю нижне-шахдаринского сельсовета Зикраку интересней было бы услышать от меня рассказ о Совторгфлоте и, скажем, о Балтийском судостроительном заводе. Вот такие легенды он бы слушал всю ночь. Но...
...Поздно, темно, холодно. Босоногий шугнанец уходит, перекинув через плечо шкуру овцы и задрав на спину черноцветный плотный шерстяной халат--глим, в котором овечьи ноги и голова.
-- Завтра,--говорю я Зикраку,--завтра я расскажу тебе все, что знаю о море.
12
Пятнадцатое августа 1930 года. Просыпаюсь. В летовке темно. Как гигантский примус, шумит река. В дверном проломе две горные громады: черная и белая, снежная. Над ними яснеющее небо. Перед проломом--туша овцы, подвешенная к потолку. Белая гора в вершине конуса тронута где-то за горами родившимся солнцем. Снег, оживая, меняет оттенки: бледно-палевый, лимонно-желтый; наливается светом, сверкает. Всюду ниже--темно.
Приехал Карашир, пришли два шугнанца-носильщика. На Карашире--ветхий черный халат. Карашир-- старый охотник, коренастый, короткобородый. Всю жизнь он ползал по скалам со своим фитильным мултуком, бил архаров, кийков, барсов. Шестнадцать лет назад он был в тех местах, куда сейчас собирается вас вести. Зикрак сдался: дальше он не был. А Карашир нам-- рассказывает: ляджуар был найден его отцом, охотником Назар-Маматом, жителем кишлака Барвоз. Отец его умер давно, а перед смертью рассказал о ляджуаре ему, Караширу. И в год войны, очень давно, в четырнадцатом по нашему счету году, собрались пойти за ляджуаром три человека: Азиз-хан, аксакал Шугнана, Назар-бек из кишлака Бадом и Ходжа-Назар из Барвоза. С ними пошел Карашир--Черное молоко. Трудно было идти. Все заболели тутэком, а тутэк--болезнь высоты: головокружение, бешенство сердца, удушье, а в сильной степени--кровь из горла и смерть. Все заболели тутэком, но ляджуара достигли, дошли до подножья отвесной скалы, где много обломков его. На скалу не взбирались--туда смертный не может взобраться.. С тех пор к ляджуару не пытался ходить никто. Дойдем ли мы? Карашир с сомнением поглядывает на нас и качает головой. Он относится к нам с уважением, потому что труден путь, по которому мы решились идти..
