Майкрофт Холмс… Пятьдесят четыре года от роду… Ему довелось увидеть зарю нового века, но Ее Величество королева все равно на несколько месяцев его переживет. Она старше его на тридцать с лишним лет, но для своего возраста – вполне еще крепкая старая сова.
Интересно, можно ли было как-то отсрочить этот злосчастный конец?
– Конечно, ты прав, Шерлок, – отозвался на мою мысль Майкрофт. – Если бы я только заставлял себя заниматься физкультурой… Если бы питался канареечным семенем и капустой вместо стейков… Если бы ходил на сельские танцы, завел жену и щенков и во всех прочих отношениях вел себя противно собственной натуре, то мог бы купить себе еще с десяток лет. Но что бы мне это дало? Да ничего особенного. Рано или поздно старческое слабоумие догонит каждого. Нет уж. Мое мнение таково, что на отладку нормально работающего государственного аппарата нужно не менее двухсот лет, не говоря уже о разведывательной службе…
Я промолчал.
На стенах бледной комнаты не было никаких украшений. Ни дипломов и грамот Майкрофта, ни гравюр, ни фотографий, ни картин. И, сравнивая эту пещеру аскета с моей собственной захламленной берлогой на Бейкер-стрит, я задумался – и уже не в первый раз – о том, как устроен породивший ее разум. Никакой потребности во внешнем он не испытывал, у него все было внутри – все, что он когда-либо видел, прочел или пережил. Майкрофт мог закрыть глаза и преспокойно отправиться в Национальную галерею, или засесть в читальном зале Британского музея, или – что более вероятно – заняться сопоставлением разведданных с отдаленных окраин империи с ценами на шерсть в Уигане и статистикой по безработице в Хоуве, и на этом основании приказать повысить по службе одного человека или тихо удавить другого.
Майкрофт издал достойный исполина вздох.
– Это преступление, Шерлок.
– Прости, что?
– Преступление, брат мой. Не менее мерзкое и чудовищное, чем любое бульварное убийство из тех, что ты расследуешь. Преступление против всего мира, против природы, против порядка.
– Должен признать, старина, я не очень тебя понимаю. О каком преступлении ты говоришь?
– О своей смерти, конечно – если в частности. И о смерти вообще.
Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Я серьезно, Шерлок. Разве это не преступление, достойное тебя, дорогой братец? И оно займет тебя надолго – в отличие от того бедолаги из Гайд-парка, который еще духовым оркестром дирижировал. Его третий кларнет убил, с помощью препарата стрихнина.
– Мышьяка, – поправил я его, почти машинально.
– Если дашь себе труд подумать головой, – сердито прохрипел Майкрофт, – поймешь, что мышьяк в организме, конечно, есть, но попал он туда, нападав ему в суп – в хлопьях зеленой краски с парковой эстрады. Симптоматика отравления мышьяком – стопроцентный ложный след. Нет, прикончил беднягу именно стрихнин.
Больше Майкрофт мне ничего в тот день не сказал. Как и вообще. Последний вздох сорвался с его губ под вечер четверга, а в пятницу «Снигсби и Малтерсон» действительно были вынуждены снять оконную раму, чтобы спустить останки моего брата на улицу при помощи лебедки, словно огромное пианино.
На погребальную службу пришли я, мой друг Ватсон, наша с Майкрофтом кузина Гарриет и, в соответствии с последней волей усопшего, больше ни единой живой души. Такие институции, как государственный аппарат, Министерство иностранных дел и клуб «Диоген», прямо-таки блистали своим полным отсутствием. При жизни Майкрофт был затворником и остался им после смерти. В общем, там были мы трое и пастор, который брата не знал и не имел никакого понятия, что опускает в могилу самую длинную руку британского правительства.
Четверо дюжих молодцев ухватились за веревки и препроводили моего брата к месту последнего упокоения, изо всех сил стараясь не ругаться по поводу веса гроба. Я дал каждому по полкроны.
Майкрофту было всего пятьдесят четыре. Глядя, как он отплывает на ту сторону, я все еще слышал его сиплый, отрывистый шепот: «Вот преступление, достойное тебя, братец»…
* * *
Произношение у незнакомца оказалось не такое уж плохое, хотя запас слов – определенно небольшой. Говорил он вроде бы на каком-то местном диалекте, хотя, может, и нет, зато схватывал и вправду быстро. Старый Гао отхаркивался и сплевывал в уличную пыль. Общаться ему не хотелось, а тем более вести странного чужака на холмы и тревожить пчел. Чем меньше ты беспокоишь пчел, тем лучше они делают свое дело. А если они покусают этого варвара, что тогда?
Волосы у него были бело-серебряные и редкие, а нос – первый варварский нос, какой довелось увидать Старому Гао, – огромный, крючковатый и похожий на орлиный клюв. Кожа его, изрезанная глубокими морщинами, загорела не меньше, чем у самого Гао. Китаец не был уверен, что сможет прочесть варварскую рожу с тою же легкостью, что лицо нормального человека, но, присмотревшись, решил, что личность перед ним чрезвычайно серьезная и, судя по всему, несчастная.
– Чего тебе надо?
– Я изучаю пчел. Ваш брат сказал мне, у вас тут есть большие черные пчелы. Редкие, необычные пчелы.
Старый Гао только плечами пожал. Просвещать чужака по поводу степеней родства он посчитал излишним.
А чужак между тем осведомился, кушал ли Старый Гао, и, узнав, что нет, распорядился, чтобы вдова Чжан подала им супу и рису и вообще всего самого лучшего, что найдется у нее на кухне. Это оказалось варево из черных древесных грибов и овощей и к нему мелкие прозрачные речные рыбки, размером чуть больше головастиков. Двое мужчин поели в молчании. Когда они закончили, странник сказал:
– Вы оказали бы мне большую честь, согласившись познакомить с вашими пчелами.
Старый Гао опять отмолчался, но гость уже встал, щедро расплатился с вдовой Чжан и закинул мешок на спину. Потом он подождал, и когда Старый Гао пустился в путь, просто пошел за ним. Мешок свой он нес так, будто весу в нем не было никакого. Сильный для старика, подумал Старый Гао, интересно, все варвары такие?
– Откуда ты пришел?
– Из Англии.
Гао припомнил, как отец рассказывал ему про войну с англичанами, про торговлю, про опиум… но это было совсем давно.
Они поднялись по склону холма – или, может, горы, кто его разберет, – слишком крутому и каменистому, чтобы его можно было разбить на поля. Старый Гао затеял проверить выносливость незнакомца, шагая быстрее обычного, но тот легко поспевал рядом, да еще и мешок на спине тащил.
Впрочем, он все же несколько раз останавливался рассмотреть цветы – мелкие белые цветочки, распускавшиеся ранней весной по всей долине и только поздней – тут, у Гао. На одном из цветков сидела пчела, и варвар встал на колени, чтобы как следует ее разглядеть. Потом полез в карман, извлек огромное увеличительное стекло и изучил насекомое сквозь него, а потом записал что-то в маленький карманный блокнот – совершенно варварскими, непонятными буквами.
Старый Гао никогда прежде не видал увеличительного стекла и тоже наклонился, поглядеть на пчелу – могучую, черную, совсем не такую, как все прочие пчелы в долине.
– Это одна из ваших?
– Да. Или просто такая же.
– Ну, пусть себе ищет дорогу домой, – сказал незнакомец, убрал стекло и не стал тревожить пчелу.
* * *
Крофт
Ист-Дин, Сассекс
11 августа 1922 года
Мой дорогой Ватсон,
нашу сегодняшнюю послеобеденную дискуссию я принял близко к сердцу и тщательно обдумал. Думаю, теперь я готов изменить свое мнение.
Я согласен, чтобы вы опубликовали свой отчет о событиях 1903 года и, в частности, о последнем деле перед моей отставкой, на следующих условиях.
Помимо обычных модификаций, которые вы всегда производите для сокрытия подлинных имен и топонимов, предлагаю вам заменить суть рассматриваемого вопроса (я говорю о саде профессора Пресбери и больше упоминать его здесь не намерен) обезьяньими железами или какой-нибудь вытяжкой из тестикул человекообразной обезьяны или лемура, присланной из-за границы таинственным доброжелателем. Возможно, одним из побочных эффектов этого чудодейственного экстракта будет свойственная профессору Пресбери новая, обезьяноподобная манера двигаться (например, его могут прозвать «Подкрадывающимся» или как-то так) или способность взбираться на деревья и по стенам зданий. Может быть, он даже отрастит себе хвост… хотя это, пожалуй, будет слишком причудливо даже для вас, Ватсон, – но не более причудливо, нежели прочие барочные украшения, которыми вы столь щедро уснащаете в своих повестях рутинные события моей жизни и работы.
Вдобавок я сочинил нижеследующую речь, которая должна быть приведена от первого лица по окончании вашего повествования. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы там непременно было какое-то подобное эссе, в котором бы я выступал против слишком долгой жизни и идиотских импульсов, заставляющих всяких идиотов делать идиотские вещи для продления своих идиотских жизней.
