«Мечта стоять пред милой дамой…»
Мечта стоять пред милой дамой
Владеет отроком-пажом,
Но двери заперты упрямо, –
Там госпожа с духовником.
В каких проступках покаянье
Она смиренно принесла?
Иль только слушать назиданье
Она прелата призвала?
Иль, мужа своего ревнуя,
Благого утешенья ждёт?
Иль совещается, какую
В обитель жертву принесёт?
Или?.. Потупившись ревниво,
Стоит влюблённый паж, дрожа,
Но вот выходит торопливо
Монах, не глядя на пажа.
Его лицо всё так же бледно.
Стремится к Господу аскет,
В молитве страстной и победной
Давно отвергнувший весь свет.
О нет, любовью здесь не пахнет!
Ревнивым, милый паж, не будь:
В дыхании молитвы чахнет
Давно монашеская грудь.
Паж веселеет, входит смело.
Графиня милая одна.
Она работает умело
Над вышиваньем полотна.
Он Эльзу к поцелую нудит.
«Мальчишка дерзкий, не балуй!»
И паж трепещет, – что же будет,
Удар хлыста иль поцелуй?
Нет, ничего, она смеётся,
И как пажу не покраснеть!
«Тебе никак не удаётся
Твоею Эльзой овладеть!
Какую задал мне заботу –
Тебя искусству ласк учить!
Что ж, граф уехал на охоту, –
Уж научу я, так и быть!»
Она мальчишку раздевает,
Нагая перед ним легла,
И терпеливо обучает
Весёлым тайнам ремесла.
«Последуешь последней моде…»
Последуешь последней моде
Иль самой первой, всё равно,
В наряде, в Евиной свободе
Тебе не согрешить грешно.
И если даже нарумянишь
Свои ланиты и уста
И этим Кроноса обманешь,
Ты перед Эросом чиста.
Твои лукавые измены
Пусть отмечает Сатана,
Но ты, соперница Елены,
Пред Афродитою верна.
И если бы аскет с презреньем
Клеймил коварство женщин, «ты
Была б всегда опроверженьем
Его печальной клеветы».
Басня
Приглашены богатым Вором
В числе других Оратор и Поэт,
И восхваляют все его согласным хором,
Но кислые гримасы им в ответ.
Все гости подбавляли жара,
И яркий фейерверк похвал
Перед глазами Вора засверкал,
А он мычит: «Всё это – слабо, старо!»
От Вора вышед, за углом
Чуть приоткрывши щёлку злости,
Смущённые, так говорили гости:
«Не сладить с этим чудаком!
Как ни хвали, всё не дохвалишь!
Сказать бы попросту: „Чего клыки ты скалишь?
Разбойник ты и вор!“
Вот был бы верный разговор!»
Один из них, молчавший за обедом,
Теперь прислушавшись к таким беседам,
Им говорит:
«Вот это всё ему в глаза бы вы сказали!»
И на него все закричали:
«Нельзя! Ужасно отомстит!
В бараний рог согнёт! Всю жизнь нам испоганит!»
Но, возраженьем не смущён,
Им отвечает он:
«А всё ж его хвалить кто за язык вас тянет?»
«Любовь, – но кто же это знает!..»
Любовь, – но кто же это знает! –
Одна любовь – мой верный путь,
И если время обольщает,
Любовь не может обмануть.
Моя любимая, Тобою
Живу, дышу и вижу мир,
И Ты лазурною стезёю
Меня ведёшь через эфир.
Куда приду с Тобой, не знаю,
Не знаю, что меня там ждёт,
Но мой завет не забываю:
Любовь вовеки не умрёт.
Разлуки нет, и нет печали,
И я, сжигаемый в огне,
Стремлюся за Тобою в дали,
Ещё неведомые мне.
Нетленных роз вовек не скосит
Она, грозящая косой, –
Она мой прах в могилу бросит
Но я соединюсь с Тобой.
Басня
«Для чего мы строим наши соты?
Кто-то крадёт наш мёд.
Мы бы жили без заботы,
Если б сами ели наш мёд.
Для чего мы строим соты?» –
«Тот, кто крадёт ваш мёд,
Изменил чудесно всю природу.
Аромат цветов даёт
Сладость вашему мёду, –
Человек недаром крадёт мёд».
«Семь щитов кружатся перед солнцем…»
Семь щитов кружатся перед солнцем,
Источая стрелы всех цветов,
И за каждым их блестящим донцем
Новых стрел запас всегда готов.
Все цвета сплелися здесь в единый,
Неразрывен он и слитно-бел.
Проходя бестенною равниной,
Перед солнцем будь не слишком смел.
Любоваться горними щитами
И одну секунду ты не смей, –
Закружатся тотчас пред глазами
Фиолетовым гнездом семь змей.
Отуманен, странно опечален,
Не отклонишь ты от них твой взгляд,
И пойдёшь, одной из змей ужален,
Унося в себе смертельный яд.
Кто увидел пламенные круги
И кого ужалила змея,
Тот всегда живёт в эфирной вьюге,
В несказанном буйстве бытия.
«Послушай моё пророчество…»
Послушай моё пророчество,
И горькому слову поверь:
В диком холоде одиночества
Я умру, как лесной зверь.
Я окован суровою тайною
Всё крепче день ото дня.
Теперь даже лаской случайною
Никто не порадует меня.
Никто Великою субботою
Не станет на мой порог,
Не скажет с ласковою заботою:
«Отведай пасхальный творог».
Мениса молодая,
Покоясь в летний зной,
Под тенью отдыхая,
Внимает песне той,
Которую в долине
Слагает ей пастух.
В томленьи да в кручине
Он напевает вслух.
Что сердце ощущает,
Что чувствует душа,
Всё в песню он влагает:
«Мениса хороша!
И всё в ней так приятно,
И всё прелестно в ней,
Но милой непонятна
Печаль души моей.
С зарёю просыпаюсь,
При утренней звезде
К ней сердцем устремляюсь.
Ищу её везде.
Увижу и смущаюсь,
Боюсь при ней дышать,
Не смею, не решаюсь
Ей о любви сказать.
Пленившися случайно,
Томлюся и стыжусь,
Люблю Менису тайно,
Открыться ей боюсь.
Вовек непобедима
К тебе, Мениса, страсть.
Вовек несокрушима
Твоя над мною власть».
Мениса песню слышит,
И сердце в ней горит,
Она неровно дышит,
Томится и дрожит.
Привставши на колени,
Раздвинув сень слегка.
Она из томной тени
Глядит на пастушка.
«Я ноги в ручейке омыла…»
Я ноги в ручейке омыла,
Меня томил полдневный зной.
В воде прохладной так мне было
Приятно побродить одной.
Но тихий плеск воды услышал
Тирсис у стада своего.
На берег ручейка он вышел,
И я увидела его.
О чём он говорил, не знаю,
Но он так нежно говорил,
И вот теперь я понимаю,
Что он меня обворожил.
Я, расставаясь с ним, вздыхала.
Куда-то стадо он увёл.
Я целый день его искала,
Но, знать, далёко он ушёл.
Всю ночь в постепи я металась,
На миг я не закрыла глаз,
Напрасно сна я дожидалась,
И даже плакала не раз.
Когда румяною зарёю
Восток туманы озлатил,
Мне стало ясно, что со мною:
Тирсис меня обворожил.
Теперь мне страшно выйти в поле
И страшно подойти к ручью,
Но всё ж я вышла поневоле,
И вот я у ручья стою.
Вода ручья меня пугает,
Я пламенею и дрожу,
Рука же юбку поднимает,
И робко я в ручей вхожу.
Тирсис к ручью идёт с улыбкой.
Ручей меня не защитил,
Не сделал золотою рыбкой:
Тирсис меня обворожил.
«Анюте шестнадцатый год…»
