И так далее. А вот интересно, если я к тебе приду, а ты почувствуешь в себе едкое настроение, прятаться будешь? Или мне спасаться бегством? Или все-таки теплом на тепло?
– Мне неопределённо с этой болезнью. Лучше не торопиться. Завтра в больнице колюсь последний раз. Пожалей мои 88! Постараюсь отвечать теплом на тепло. Может, когти постричь для начала?
– Здравствуй – без обращения, потому что и так ясно – потом отпадает и слово приветствия, потому что каждое слово – привет. Само по себе – тепло (что от человека надо, в конечном счете? Чтобы он был. Со мной, не со мной, это уже второй вопрос). Но когти не стриги и зубы не подпиливай. Зачем мне рысь зоопарковая?
– Наркотики не пробовал никогда, не курил и не пробовал ничего крепче двадцати градусов. Мне кажется, многие тексты работают как хорошие наркотики, меняя восприятие. Наверное, это с сюрреализма началось, или еще ранее, с Рембо и Малларме, но уверен, что если бы человек девятнадцатого века посмотрел на нашу рваную речь, двигающуюся скачками от ассоциации к ассоциации, точно решил бы, что мы наркоманы или психи, а мы – ни то, ни другое. Я читал то, что писал Де Куинси – англичанин, употреблявший в девятнадцатом веке опиум – мне кажется, сейчас воображение достаточно расшатано современной литературой и искусством, чтобы и так это увидеть. Кольриджу какой-то дохлый дворец Кубла-хана пригрезился. У меня есть знакомые, к средствам прибегающие, с одним мы обсуждали, что он там видит, и решили, что средства скорее перекомпоновывают, чем творят. То есть если человек видел слона и комара, он может увидеть слона на комариных ножках, но если он не видел ничего синего, он не то что синей птицы, – синей тряпки ни под каким кайфом не увидит. Так что развивайте воображение художественными средствами, и никакие химические не понадобятся.
– Симметрия у нас с тобой – теперь я пытаюсь освоиться с пространством, неожиданно мне открывшимся. Пью горячее молоко, кашляю меньше! Но уши болят, ушераздирающее состояние. Буду твоим теплом спасаться.
– Я не изменяю себе – просто чуть меняю себя – с твоей помощью – но ведь скучно быть всё время одним и тем же – так что спасибо. Сейчас могу тебе попробовать объяснить свое ночное бегство. Я чувствую сейчас себя, как воздушный шарик, который надувают чем-то очень лёгким и летучим, и одновременно скручивают винтом.
– Вдруг лопнешь по моей вине?.. Может, мне тогда лучше уйти пораньше, чтобы дырка в твоём сердце меньше была?
– Всё очень хорошо, по твоей вине не лопну, только по своей, и вовсе ты не пугающая, сейчас я тебя боюсь нормальным образом, чтобы не сделать тебе что-то неправильное.
– Как-то быстро мне удалось тебя осчастливить, хотя я цели такой перед собой не ставила. А если будешь от меня прятаться, хотя у тебя на это полное право, я ведь буду чувствовать, что у меня плохо получается тебя понять. Ты меня, конечно, огорчил немножко и в субботу, и в понедельник, когда ушёл. Особенно в субботу. Меня потом кошка под утро будила несколько раз, целовала в шею, а я спросонья думала, что это ты.
– Прятаться бессмысленно! На той дистанции, как мы сейчас, не спрячешься.
– Ездил по Ижевску в разукрашенном трамвае и читал в нём стихи. Город, где всё рядом – около городского пруда. Пришло письмо по-французски – кажется, что-то моё перевели на французский и собираются печатать – но кто бы помог ответить? у тебя с французским как? После ночи в автобусе и дня на работе – у меня опять дыхания хватает только на короткие реплики.
– Ты всерьёз полагаешь, что секс существенно сокращает дистанцию?
– Все-таки полагаю, хотя, конечно, не только он.
– С тех пор как секс перестал быть для меня чрезвычайным явлением, он вовсе не ассоциируется у меня с сокращением дистанции.
– Так что я несчастный человек в некотором роде. А ты меня всеми силами обрадовать хочешь… Не напрягайся так.
– Знаю, что осчастливить нельзя – это тянуть дерево за макушку – но так хочется…
– Вчера очень ждала твоего звонка, но не знала, что деньги на телефоне кончились. Жду, жду, и не подозреваю, что сама стала причиной молчания. А ещё я два раза (по пути было – это объективная причина, но и субъективные тоже были) продефилировала мимо твоего дома и на обратном пути даже поднялась в надежде согреться тёплым приёмом, а также засвидетельствовать своё почтение и справиться о твоём самочувствии, но дома тебя не оказалось (по официальной версии), а проходившая мимо соседка сверху с презрением заметила, что если там кто и живёт, то его никогда не бывает. И с таким лицом, как будто знает все твои порочные секреты. А ещё посоветовала посмотреть, есть ли у тебя где-нибудь свет (такой у меня вид настойчивый был, наверное), чтобы окончательно добиться свидания. Ты упускаешь такие ценные моменты, сидя в своём институте! Я, понимаешь, в приступе нежности иду к тебе, а тебя нет… Но это ничего. Я ведь тебя гораздо чаще обламываю, наверное. Причём вовсе не преднамеренно.
– Не чаще, а иногда, но тут ничего не поделаешь, и дело не в холодности, а в свободе, в личном существовании, требующем и одиночества, так что всё нормально.
Рыжий хвост качается на фоне синей куртки над зеленой травой по пояс. Пространство расширяется перед тобой. Обогнуть последнее озеро, а за ним должна быть река, но её все нет, дорога втягивает всё дальше. Там озеро, и ещё одно, а за гребнем пустыня, настоящая, с барханами, километр в длину и метров четыреста в ширину. А в другую сторону – острова с промытыми в половодье воронками-ваннами, где вода в солнечный день за тридцать, и скоро заведутся кораллы и яркие рыбы. А пока дно медленно расписывают ракушки-беззубки. Вот кому позавидовать – никогда зубы не болят.
– Героически отвечаю на каждое твоё послание. Просто мне как-то нехорошо вчера было, а я в такие моменты ни с кем не могу общаться.
– Понимаю, что ты героическая, но опять беспокоюсь, что с тобой было. И я тоже во многих случаях стараюсь уползти в угол и никому не показываться… но, если это тебе чуть поможет, могу просто около тебя быть, ничего не говоря, или рассказывая что-то вполне нейтральное, это помогает иногда.
– А всё-таки некоторая недоступность, по-моему, способна существенно подогреть интерес к объекту.
– А вот и нет! По
