Владимир Высоцкий - Сочинения

В Тридевятом государстве
(Трижды девять — двадцать семь)
Все держалось на коварстве —
Без проблем и без систем.

Нет того чтоб сам — воевать, —
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой, —
А наследник пошел воровать.

В Тридесятом королевстве
(Трижды десять — тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил еще один король.

Тишь да гладь, да спокойствие там, —
Хоть король был отъявленный хам,
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил —
И скучал от тоски по делам.

В Триодиннадцатом царстве,
(То бишь — в царстве Тридцать три)
Царь держался на лекарстве:
Воспалились пузыри.

Был он — милитарист и вандал, —
Двух соседей зазря оскорблял —
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту, —
Шел на международный скандал.

В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли, —
На соседей покусился —
И взбесились короли:

«Обуздать его, смять!» — только глядь —
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом — полководцы
Все утоплены в колодце,
И вассалы восстать норовят…

Не возьмут и невзгоды в крутой оборот —
Мне плевать на поток новостей:
Мои верные псы сторожат у ворот
От воров и нежданных гостей.

Даешь пять лет! Ну да! Короткий срок!
Попробуйте, допрыгните до МХАТа! —
Он просидел все семьдесят — он смог,
Но нам и пять — торжественная дата.

Спасибо! Дали испытать ее,
Хлебнули Горького, глаголют нам, что правы.
Пусть Зине Славиной за «Мать» ее
Вручают орден материнской славы.

И пусть проходит каждый наш спектакль
Под гром оваций ли, под тихий вздох ли,
Но вы должны играть «Мать» вашу так,
Чтоб все отцы от зависти подохли.

Лет через сто, когда снесут театр
И все кругом, не тронут только «Каму», —
Потомки вспомнят нас, вскричат «Vivat!»
За нашего отца и нашу «маму».

Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, —
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила, —
Немного посидела и ушла!

У ней имелись веские причины —
Я не имею права на нытье, —
Представьте: Муза… ночью… у мужчины! —
Бог весть что люди скажут про нее.

И все же мне досадно, одиноко:
Ведь эта Муза — люди подтвердят! —
Засиживалась сутками у Блока,
У Пушкина жила не выходя.

Я бросился к столу, весь нетерпенье,
Но — господи помилуй и спаси —
Она ушла, — исчезло вдохновенье
И — три рубля: должно быть, на такси.

Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому,
Но бог с ней, с Музой, — я ее простил.
Она ушла к кому-нибудь другому:
Я, видно, ее плохо угостил.

Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для Музы предназначенный коньяк.

…Ушли года, как люди в черном списке, —
Все в прошлом, я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от нее остались две строки.

Вот две строки — я гений, прочь сомненья,
Даешь восторги, лавры и цветы:
"Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты"!

Нет меня — я покинул Расею, —
Мои девочки ходят в соплях!
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.

Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
"Нет его — умотал наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец".

Слышу сзади — обмен новостями:
«Да не тот! Тот уехал — спроси!..»
«Ах не тот?!» — и толкают локтями,
И сидят на коленях в такси.

Тот, с которым сидел в Магадане,
Мой дружок по гражданской войне —
Говорит, что пишу я ему: "Ваня!
Скучно, Ваня, — давай, брат, ко мне!"

Я уже попросился обратно —
Унижался, юлил, умолял…
Ерунда! Не вернусь, вероятно, —
Потому что я не уезжал!

Кто поверил — тому по подарку, —
Чтоб хороший конец, как в кино:
Забирай Триумфальную арку,
Налетай на заводы Рено!

Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь — я не уехал,
И не надейтесь — я не уеду!

Едешь ли в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца, —
При современном машинном обилье
Трудно по жизни пройти до конца.

Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного, —
Все, и шофер, получили увечья,
Только который в гробу — ничего.

Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон — и тот верхней ноты не брал,
Громко фальшивили медные трубы, —
Только который в гробу — не соврал.

Бывший начальник — и тайный разбойник —
В лоб лобызал и брезгливо плевал,
Все приложились, — а скромный покойник
Так никого и не поцеловал.

Но грянул гром — ничего не попишешь,
Силам природы на речи плевать, —
Все побежали под плиты и крыши, —
Только покойник не стал убегать.

Что ему дождь — от него не убудет, —
Вот у живущих — закалка не та.
Ну а покойники, бывшие люди, —
Смелые люди и нам не чета.

Как ни спеши, тебя опережает
Клейкий ярлык, как отметка на лбу, —
А ничего тебе не угрожает,
Только когда ты в дубовом гробу.

Можно в отдельный, а можно и в общий —
Мертвых квартирный вопрос не берет, —
Вот молодец этот самый — усопший —
Вовсе не требует лишних хлопот.

В царстве теней — в этом обществе строгом —
Нет ни опасностей, нет ни тревог, —
Ну а у нас — все мы ходим под богом,
Только которым в гробу — ничего.

Слышу упрек: «Он покойников славит!»
Нет, — я в обиде на злую судьбу:
Всех нас когда-нибудь ктой-то задавит, —
За исключением тех, кто в гробу.

Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве — масса трещин и смещений:
В Аду решили черти строить рай
Для собственных грядущих поколений.

Известный черт с фамилией Черток —
Агент из Рая — ночью, внеурочно
Отстукал в Рай: в Аду черт знает что, —
Что точно — он, Черток, не знает точно.

Еще ввернул тревожную строку
Для шефа всех лазутчиков Амура:
"Я в ужасе, — сам Дьявол начеку,
И крайне ненадежна агентура".

Тем временем в Аду сам Вельзевул
Потребовал военного парада, —
Влез на трибуну, плакал и загнул:
«Рай, только рай — спасение для Ада!»

Рыдали черти и кричали: "Да!
Мы рай в родной построим Преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!"

"Ну что ж, вперед! А я вас поведу! —
Закончил Дьявол. — С богом! Побежали!"
И задрожали грешники в Аду,
И ангелы в Раю затрепетали.

И ангелы толпой пошли к Нему —
К тому, который видит все и знает, —
А он сказал: «Мне плевать на тьму!» —
И заявил, что многих расстреляет.

Что Дьявол — провокатор и кретин,
Его возня и крики — все не ново, —
Что ангелы — ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.

"Не Рай кругом, а подлинный бедлам, —
Спущусь на землю — там хоть уважают!
Уйду от вас к людям ко всем чертям —
Пускай меня вторично распинают!.."

И он спустился. Кто он? Где живет?..
Но как-то раз узрели прихожане —
На паперти у церкви нищий пьет,
«Я Бог, — кричит, — даешь на пропитанье!»

Конец печален (плачьте, стар и млад, —
Что перед этим всем сожженье Трои?)
Давно уже в Раю не рай, а ад, —
Но рай чертей в Аду зато построен!

Надо с кем-то рассорить кого-то,
Только с кем и кого?
Надо сделать трагичное что-то.
Только что, для чего?

Надо выстрадать, надо забыться.
Только в чем и зачем?
Надо как-то однажды напиться.
Только с кем, только с кем?

Надо сделать хорошее что-то.
Для кого, для чего?
Это, может быть, только работа
Для себя самого!

Ну, а что для других, что для многих?
Что для лучших друзей?
А для них — земляные дороги
Души моей!

Мне в душу ступит кто-то посторонний,
А может, даже плюнет, — что ему?!
На то и существует посторонний
На противоположном берегу.

Он, посторонний, — он поту-сторонний —
По ту, другую сторону от нас…
Ах, если бы он был потусторонний,
Тогда б я был спокойнее в сто раз.

Цыган кричал, коня менял:
"С конем живется вольно.
Не делай из меня меня,
С меня — меня довольно!

Напрасно не расстраивай,
Без пользы не радей…
Я не гожусь в хозяева
Людей и лошадей.

Не совещайся с гадиной,
Беги советов бабских…
Клянусь, что конь не краденый
И — что кровей арабских".