1925
«Фонарь прохожему мигнул…»
Фонарь прохожему мигнул
Как закадычный друг
Но слишком яркий луч лягнул
В лицо ударив вдруг
Упал прохожий как солдат
С стрелой луча в груди
Ее не вытащить назад
Он мертв хоть невредим
Так прикоснулась Ты перстом
Слегка ко лбу зимы
И пал стоящий над постом
Солдат слуга Фомы
Ты невидимо подошла
Как серый снег сухой
И виселицы обняла
Пеньковою рукой
1925
«В серейший день в сереющий в засёрый…»
В серейший день в сереющий в засёрый
Беспомощно болтается рука
Как человек на бричке без рессоров
Как рядовой ушедшего полка
Лоснящиеся щеки городов
Намазаны свинцовою сурьмою
И жалкий столб не ведая годов
Руками машет занявшись луною
И было вовсе четверо надежд
Пять страшных тайн и две понюшки счастья
И вот уже готов обоз невежд
Глаголы на возах в мешках причастья
Беспошлинно солдатские портки
Взлетают над ледовыми холмами
И бешено вращаются платки
За черными пустыми поездами
Склоняется к реке словесный дым
Бесшумно убывая как величье
И снова город нем и невредим
Стирает с книг последние отличья
Стеклянные высокие глаза
Катаются над городом на горке
А слез летает целая гроза
Танцующая на крыше морга
«Не буффонаду и не оперетку…»
Не буффонаду и не оперетку
Но нечто хилое во сне во сне
Увидела священная кокетка
Узрела в комфортабельной тюрьме
Был дом силен и наглухо глубок
А на чердачном клиросе на хорах
Во тьме хихикал черный голубок
С клешнями рака и глазами вора
И только мил хозяин белобрыс
Продрав глаза тянулся сонно к фторе
Длиннейшей лапой домовая рысь
Его за шиворот хватала он не спорил
И снова сон храпел сопел вонял
И бесконечным животом раздавшись
Царил все комнаты облапив все заняв
Над теми что заснули разрыдавшись
И долго дива перьями шурша
Заглядывая в стекла билась пери
Пока вверху от счастья антраша
Выкидывал священный рак за дверью
«Бездушно и страшно воздушно…»
Бездушно и страшно воздушно
Возмутительно и лукаво
Летает стокрылое счастье
В него наливают бензин
На синее дерево тихо
Влезает один иностранец
Он машет тоненькой ручкой
Арабы дремлют внизу
Они танцевали как мыши
Обеспеченные луною
Они оставались до бала
Они отдавались внаем
И было их слишком мало
И было их слишком много
Потому что поэтов не больше
Не больше чем мух на снегу.
«Блестит зима. На выгоне публичном…»
Блестит зима. На выгоне публичном
Шумит молва и тает звук в трубе
Шатается душа с лицом поличным
Мечтая и покорствуя судьбе
А Александр курит неприлично
Шикарно дым пускает к потолку
Потом дите качает самолично
Вторично думает служить в полку
И каждый счастлив боле или мене
И даже рад когда приходит гость
Хоть гость очами метит на пельмени
Лицом как масло а душой как кость
Но есть сердца которые безумно
Бездумно и бесчувственно горят
Они со счастьем спорят неразумно
Немотствуют и новый рвут наряд
На холоде замкнулся сад народный
Темнеет день и снег сухой шуршит
А жизнь идет как краткий день свободный
Что кутаясь в пальто пройти спешит
«Я Вас люблю. Любовь она берется…»
Я Вас люблю. Любовь она берется
Невесть почто, а Вы какой-то бог.
Я падал об землю; но ох! земля дерется.
Коль упадешь, шасть в глаз, в адамов бок.
Оставил я валяние злодея
И шасть летать, но ох, лета, лета!
Не позволяют мне: я молодею.
Спешит весна, та ль? О не та, не та!
Что некогда. Но некогда! Стенаю:
Стена я, говорит судьба; но ба!
Я расставляю знаки препинанья
И преткновенья, гибели, слова.
Моей любви убийственны романы.
С романом чай, с ромашкой чай? Не то.
Но пуст карман. Я вывернул карманы
Жилета и тужурки и пальто.
Вы все ж такая. Каюсь: где! где! где!
Слова найти, ти, ти, та, та, ту, ту.
Встаю на льду, вновь падаю на льде:
Конькам судьбы доверивши мечту.
«Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд…»
Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд:
Углем прозрачным, кораблем железным.
Оркестр цыганский перемены мест
Гимн безобразный затянул отъезду.
Одно из двух, одно из трех, из этих:
Быть на земле иль быть на море там,
Где змей, змей выплывает на рассвете,
Которого боится капитан.
Там, где качается железный склеп двухтрубный,
Гам, где кончается шар беспардонно круглый.
Где ходит лед, как ходит человек,
Гоняется за вами в жидком мраке.
И ударяет челн по голове,
Ломая нос, как футболисты в драке.
Где есть еще крылатые киты,
Чтобы на них поставить дом торговый.
И где в чернильной глубине скоты
Живут без глаз — Ты жить без глаз попробуй.
Где в обморок впадает водолаз,
Как в море пал без звука ручеишко,
Пока над ним, лишь для отвода глаз,
Его корабль уносит ветр под мышкой.
«Летящий снег, ледящий детский тальк…»
<Летящий> снег, ледящий детский тальк
Осыпал нас как сыпь, как суесловье
Взошел четверг на белый пьедестал,
Мы все пред ним покорствуем, сословья.
На слове нас поймала, поняла,
Ударила печали колотушкой.
Как снег с горы, нас не спросясь, смела,
Бежим барашки, скачет волк-пастушка.
Ты бьешь нас, ножницами нас стрижешь,
Летит руно, как кольца над окурком.
Зима Большой безделия снежок.
Безмыслия приятнейшая бурка.
Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.
Но глупому барану в дом не хотца.
Баран, баран, почто ты не кентавр,
Лишь верхней частью с ним имея сходство.
Уж сторож тушит над полями свет.
Почто упорствовать, строптивый посетитель?
Но, утомись игрой, ушел служитель.
Сплю в горном зале, на столов траве.
«На! Каждому из призраков по морде…»
На! Каждому из призраков по морде.
По туловищу. Будут руки пусть.
Развалятся отяжелевши орды.
Лобзанья примут чар стеклянных уст.
Бездумно дуя голосом, падут,
Как дождь, как пепел, на пальто соседа.
Понравятся, оправятся, умрут.
Вмешаются в бессвязную беседу.
Пусть синий, пусть голубизны голяк
Их не узнает, как знакомый гордый.
Зад, сердца зад публично заголя,
Но кал не выйдет, кал любови твердый.
Они падут, они идут, иду.
Они родились по печаль, полена.
Они в тебе, они в горбе, в аду,
Одиннадцать утерянных колена.
«Невидный пляс, безмерный невпопад…»
Невидный пляс, безмерный невпопад.
Твой обморок, о морока Мойра.
Приятный, но несладкий шоколад
Выкачивает вентилятор в море.
Видна одна какая-то судьба
И краешек другого парохода.
Над головой матросская ходьба.
Охота ехать. На волка ль охота?
Что будет в море? Мор ли? Водный морг?
На юте рыба? Иль в каюте? Ибо
Комический исторгнули восторг
Комы воды. Кому в аду! Счастливо!
Так бóсую башку облапошив,
Плясали мысли, как лассо лапши.
Отца ли я? Отчаливало море.
Махала ты нахалу тихо, Мойра.