Евгений Витковский - Век перевода (2006)

День, обручивший небеса
С землей, ты светел и пригож.
Оплачет твой закат роса,
Ведь ты умрешь.

О, роза пышная, твой цвет
Так ярок, что слезу утрешь,
Но прахом корень твой одет,
И ты умрешь.

Цветущих дней букет венчальный
Весна в свой короб наберет,
Но прозвучит аккорд печальный,
И всё умрет.

Душа, безгрешна и светла,
Одна цветенье не прервет.
Пускай весь мир сгорит дотла —
Она живет!

Как тени, мчатся паруса,
Как облаков клочки,
Свет отразят, нырнут во мрак,
Воздушны и легки, —
Там, где проложит им луна
Сребристый путь меж волн
Иль солнца жар слепящий
Царит, величья полн.

Как тени, мчатся паруса,
Как клочья серых туч,
Летят по ветру мимо скал,
Где грохот волн могуч.
Откуда мчатся и куда —
В какой конец земли?
Иль это призраков чреда
Мне грезится вдали?

Как тени, мчатся корабли,
Расправив паруса,
Но сер их цвет — где флаги,
Где гордая краса?
Ни ярких красочных огней,
Ни пушечной пальбы —
Плывут они в молчаньи,
Посланники судьбы.

Как тени, призраки бегут
И тают на глазах,
Надежд былых уносят груз
На серых парусах.
Лети во тьму, забвенья флот,
Возьми печаль с собой —
Туда, за скалы, где ревет
И пенится прибой!

Ни святых, ни старцев чинных
У голландцев на картинах —
Здесь небес голубизна
И янтарный блеск вина.

Плут трактирный в колпаке —
Красный нос, стакан в руке —
Лясы точит в уголке.

Вот пирушка средь поляны:
Свет костров, танцоры пьяны,
Стража, пики, барабаны.

Плащ пурпурный златом шит —
Щеголь трубкою дымит, —
Пусть себе мужлан шумит!

Шляпки, алые жакетки,
Пух лебяжий — две кокетки
Смотрят… на мартышку в клетке.

Домик, слуги у ворот,
За оградой сад цветет.
Плющ, оконный переплет.

Лютню обнял сельский франт,
Рядом — с флейтой музыкант,
Серый бархат, алый кант.

Рынок, толпы, кавардак —
Шарлатан собрал зевак, —
Пыль столбом от пьяных драк.

Кавалеры в голубом,
Шляпы шиты серебром —
Шум за карточным столом.

Пестрый ряд одежд старинных —
Желто-красных, темно-винных;
Ивы вдоль каналов длинных,

Гладь воды среди лугов —
Баржи, пятна парусов
Близ пасущихся коров.

Кейп червонно-золотистый,
Тенирс нежно-серебристый,
Поттер ясный и лучистый —

Красок чистых ликованье,
Серых туч очарованье,
Светлый образ мирозданья!

Бархата голубизна,
Шелк янтарный, в цвет вина —
Ни святых, ни старцев чинных
У голландцев на картинах.

Они манят издалека,
Над ними дней не властен ход:
Любовь как вечная река,
Что вдаль течет, не утечет,

И красота — бесценный свет,
Разлитый радугой вокруг
Тех скал, где, пеною одет,
Поток тревожит горный луг.

Коль я погибну, думай лишь о том,
Что стал навек английским утолок
Вдали, за сотни миль, в краю чужом,
Где в прахе тучном клад бесценный лег.
Он Англией рожден был и взращен,
Ее частица, плод ее любви.
Он, воздухом и солнцем освящен
Английским, дух ее носил в крови.

Знай, это сердце, прочь отринув зло
И слившись с вечным пульсом, навсегда
Всё сохранит, что Родина дарила:
Счастливых дней мечты, и душ тепло,
И юные веселые года
Под светом мирных звезд отчизны милой.

Я в классиках не очень-то силен.
Что Данте, что Гомер? Лишь имена.
А Тир и Троя — что-то из времен
Старинных. И когда мне не до сна,

Мой голос хриплый о простой любви
Поет — о том, что знаю, — о простых
Девчонках — Боже их благослови! —
И мало проку от рулад моих.

Спою-ка я еще! А вдруг — как знать —
Я в песенке о той, что мне мила,
Смогу с косноязычьем совладать?
Любви по силам всякие дела.

Черт побери, ведь сколько было тех,
Кто парой строчек заслужил успех!

Высокие ветра текут над нами
и даже не касаются листвы.
Вот разве только облака быстры
и рябь струится нашими тенями.

Транжирят брызгалки — рука легка —
предшественников достоянье — воду
в угоду травам, птицам, небосводу
и нам с тобой чуть-чуть. Издалека,

с холодных гор спускается туман,
ползет во прахе, неуклюж, незван,
тоскливо думу думая одну.

И морю близкому, что заслонил курган,
катить вовек нутро свое по дну
на берег, что и так настроен на волну.

Когда победный первый гул затих,
Давид вернулся в общество ребят,
они в кольчугах новеньких своих
по-взрослому держались все подряд.

Охриплый смех и по плечу шлепок.
Кто сплевывал, а кто — бранился на чем свет.
Давид же, позабыт и одинок,
впервые понял, что других Давидов нет.

И Голиафову башку куда девать?
О ней он будто начал забывать,
хотя еще за волосы держал.

Тяжелый и ненужный матерьял.
И птицы вдаль кровавые плывут,
не слыша, как и он, вопящий люд.

В смятении всё на дыбы взвилось
внезапно перед каменной стеной —
псалмы, ступени, проволоки ость,
могильники и кипарисов строй,

что знали обо всем, но замерли, когда
стреляли из молитвенных рядов
очередями плача. И без дальних слов
шофары[12] не оставили следа

от бывшей тишины. Лишь высилась стена,
монашеское доносилось пенье,
и минарет за церковью Успенья

уже не целил ввысь — макушка снесена.
Но выстлали они ковровый разноцвет
Давиду своему, которого там нет.

Человек что трава его дней.
Его дни трава.
Дни человечьи трава
его дней.
Не убоись.

Адамов сын на труды рожден.
Рожден на труды
Адамов сын рожден на труды
рожден.
Не убоись.

Но искры взметнутся ввысь.
Взметнутся искры.
Но искры взметнутся ввысь
взметнутся.
Не убоись.

Саул внимает музыке.
Саул внимает.
Какая музыка ему играет?
Саул внимает музыке,
которая врачует.
Саул внимает музыке.
Он слушает и чует,
будто царский зал опустел,
будто пропал весь кагал.
Ведь Саул внимает музыке.
Но разве эту музыку
Саулу следовало слушать
в такую пору?
Да, такую музыку Саулу
следовало слушать в эту пору,
ибо нет сейчас иной
и, может быть, не будет
до горы Гильбоа.