Предлагаю легкий выход: раз в течение недели мы виновников обстрела обнаружить не сумели, потому что мы в конфликте и у нас другие цели, – пусть виновником назначат НЛО, на самом деле.
Мир искал их где угодно и нигде не узнавал – а они избрали базой славный Рокский перевал, и спустилась их ракета, и устроила привал – и при этом, слава богу, никого не наповал.
Вообще сейчас стабильность, от вражды устали все мы – а на этих человечков хорошо списать проблемы, так что в августе текущем и в ближайшем сентябре мы всех виновников отыщем – оппоненты будут немы!
В Ингушетии стреляют, разумеется, они. Оппонентов отравляют, разумеется, они. Иностранный наблюдатель скажет: «Ладно, не гони!» – но холодная Европа нам не верит искони.
Из-за этих человечков прозябали мы в развале. Человечки убивали, человечки воровали. НТВ они открыли (и они же закрывали). А теперь они стреляют по окрестностям Цхинвали.
Наша бедная планета – их давнишний полигон. Всюду бродит человечков инородный легион. Вот и мне один достался, влез в мобильный телефон – и сомнительные вирши мне диктует тоже он.
В Краснодарском крае введены новые, православные правила дорожного движения. Я мечтаю о распространении Краснодара – и православных правил – на всю Россию.
Постыло жить – в глуши, в Москве хоть… Житье – обуза, а не дар. О, как мне хочется уехать в веселый город Краснодар! Он уважать себя заставил не лютой яростью в труде, а сводом православных правил, придуманных ГИБДД. Их, как и заповедей, десять. Их будет знать любой патруль. Водитель должен крест повесить себе на грудь, садясь за руль. Когда машина закипает, молитву кротко сотвори. Когда дорогу уступают – сигналом поблагодари. А пешим всем необходимо простое правило блюсти: увидя, что спешит водила, его смиренно пропусти. Захочешь перейти дорогу – перекрестись, и в добрый путь! Я б эти правила, ей-богу, хотел внедрить когда-нибудь в Москве, в Саратове и Нижнем, в Самаре, далее везде… «Диктуется любовью к ближним», – добавило ГИБДД.
Я тоже веру уважаю. Я без нательного креста уже давно не выезжаю в родные дачные места. Кругом летят такие джипы, вовсю разбрызгивая грязь, а в них сидят такие випы, что ездишь только помолясь. Когда ж меня своим приказом внезапно тормозит ГАИ, – как грешник, вспоминаю разом все прегрешения свои. «Спешите?» – спросит грозный витязь. «Но мне казалось – я тащусь…» – «Когда вам кажется, креститесь», – промолвит он. И я крещусь. Когда-то, помню, спорил сдуру – теперь, уже без лишних драм, покорно достаю купюру, привычно жертвуя на храм. Я стал водитель православный, везде – в столице и в глуби – осуществляя принцип главный: смирись, терпи и всех люби.
А что, вы скажете – неправ я? Пройдя сквозь несколько горнил, я б этот кодекс православья у нас на все распространил. Смиренье красит человека, будь старый он иль молодой. Идя к чиновнику из жэка – кропи себя святой водой: а то ведь всяческая нечисть с улыбкой хищной на устах, на первый взгляд очеловечась, сидит у нас на всех постах… Крестись движением знакомым, просясь под Божий патронаж. Идя на встречу с военкомом, тверди сквозь зубы «Отче наш». Поскольку Русь – замечу снова – отторгла нравственный прогресс, смиренно пропускай любого, кто мчит тебе наперерез. Молись, купив себе сарделек, и «Слава богу!» повторяй. Когда ж, допустим, смотришь телек – какой настал повсюду рай, – крестись при этом раз по сорок, читая вслух стихи псалма, и может статься, душный морок не тронет твоего ума.
Нехитрым обращеньем этим мне вправить хочется мозги не только взрослым, но и детям, веселой стайке мелюзги. Российский мир устроен строго, усвойте это наперед. Здесь можно верить только в Бога. Конечно, Он суров немного, зато уж честен без подлога, не врет и взяток не берет.
ВЦИОМ обнародовал данные опроса о летних отпусках. Как выяснилось, ежегодно отдыхать позволяют себе лишь 8 процентов россиян. Остальные 92 трудятся без перерыва. Я восхитился не столько трудящимися, сколько отдыхающими.
По данным всемогущего ВЦИОМа, чья бизнес-репутация чиста, у нас способны отдыхать вне дома лишь восемь человек из каждых ста. Все прочие, задумчивы и строги, торчат по стройкам, офисам и проч., – не вправе на неделю сделать ноги и доблесть трудовую превозмочь. Сидят, как воплощенная бескрылость, не в силах разогнуться круглый год, – как если бы тут все без них накрылось (хотя боюсь, что все наоборот). И правда: как же мы работу бросим? Без нас сейчас же схлопнется Москва! И пашут, блин. Но остальные восемь – кутят за эти девяносто два.
Куда же эти восемь полетели, с наклюнувшимся отпуском в связи? Один из них, конечно, в Куршевеле, хоть Куршевель подставил Саркози. С командой интердевочек бесстыжих, на коих из одежды – лыжи лишь, катаются они на этих лыжах, а иногда обходятся без лыж. Они кутят по суткам в местной бане, разламывая баню до руин, и плавают в бассейне из шампани, где по бортам разложен кокаин. Другой из них – точнее, даже двое (поодиночке в отпуск на хуа?) заходятся от радостного воя на молодежном пляже, на Гоа. Горит закат в изгибах и изломах, в томительной тропической тоске. Они лежат в саронгах на шезлонгах, а чаще без шезлонгов на песке, торчат под звуки местных околесиц, не думают о перемене мест и могут так лежать неделю, месяц, полгода, год, и им не надоест.
Не соблазнясь экзотикою стертой и не страшась остаться на мели, берут путевки пятый и четвертый и самолетом мчатся на Бали, где кроткие туземцы и туземки, от самых молодых до пожилых, на русские забавы пялят зенки и стынут в ожиданье чаевых. Натур широких больше здесь, чем узких, здесь отрывались даже короли, – и все ж на чаевые этих русских живет, по сути дела, весь Бали. И даже гости острова, и даже иной богач, прибывший на покой, – едва завидит русского на пляже, бежит к нему с протянутой рукой. Все рыбы в бухте стонут от восторга, на чай получит даже кашалот – ведь отдых удается лишь настолько, насколько истощился кошелек.
Две особи, седьмая и шестая – мы вслед за ними лыжи навострим – плывут по рекам горного Китая: им не мейнстрим приятен, а экстрим. Подчас они спускаются в вулканы, запрыгивают в джунгли без еды, взбираются на желтые барханы, врезаются в арктические льды, – и тысячи трудящихся Востока, балдея от уплаченной цены, глядят на них, завидуя жестоко: у, русские, крутые пацаны! Без роскоши, вдвоем, вдали от дома, без спутников, страховки, опахал… Да это что! Любимец «Форбса» Рома и вовсе на Чукотке отдыхал!
Восьмой, конечно, тоже не придурок. Купив в дорогу плавки и очки, он мощно отрывается у турок. Нам Турция – республика почти, одна из отдаленных автономий, где весь народ уже, по сути, наш, где в барах никого не видно, кроме разнузданных вованов и наташ. Мы там резвимся грамотно, толково, мы рушим европейский их уют, мы задаем им шороху такого, что нас уже по звуку узнают!
Мы таковы. Мы нас любить не просим, зато бабла у нас – хоть попой ешь. Так круто разрезвились эти восемь, что ими сплошь пронизан зарубеж. И вот я мыслю: восемь – это просто. На них хватает солнца и песка. А если бы процентов девяносто, которые не ходят в отпуска, свою лечить поехали усталость, на месяц оторвавшись от труда, – за рубежом бы что-нибудь осталось?
Скажите им спасибо, господа.
Исполняется на мотив «Последнего троллейбуса». Депутаты Свердловского областного законодательного собрания выдвинули законопроект о привлечении безработных к неквалифицированному труду вроде подметания улиц. Отказников могут лишить пособия по безработице. Скоро эту инициативу рассмотрит Госдума.
Когда-то со всех моих здешних работ, насытясь моим эпатажем, меня обязательно кто-то попрет – по возрасту, скажем. Спущусь по ступенькам в потертом пальто, пойду, озираясь бесправно… И в двадцать сегодня не нужен никто, а в сорок – подавно. Сегодня без повода может любой лишиться зарплаты и выгод, и даже теснейшие связи с трубой – не выход, не выход… Сегодня неважно, насколько ты крут, поскольку при смене расклада в мгновение ока тобой подотрут что надо, что надо… И вот побредешь неизвестно куда – маршрута потом не упомнишь, – пока не очнешься на бирже труда, в надежде на помощь.
Без нас обойдется великая Русь, на газовой базе воспрянув. Работы лишились Береза и Гусь, и даже Касьянов, десятки героев бегут за рубеж, мечтая о мести и путче, хотя всемогущими слыли допрежь, – а чем же ты лучше? Я так нас и вижу: большая орда, где каждый эпохой отторгнут… Подходят сотрудники биржи труда – и просят автограф.
Однако Госдума, в заботе о нас склонившись к придонному слою, не прочь обеспечить поверженный класс метлою, метлою! Чтоб стала гламурнее наша страна и вид обрела бы товарный, готова использовать опыт она трудармий, трудармий! Как будто вокруг не две тыщи седьмой, а бурный, допустим, двадцатый, чтоб классовый враг поработал зимой лопатой, лопатой! И вправду, пора приобщаться к труду, корячась, кряхтя при замахе – как снег расчищали в двадцатом году монахи, монахи… Подтаявший лед разбивать по весне, листву разгребать, если осень, – и чувствовать дружно, что нашей стране мы пользу приносим. Мне видится снегом присыпанный лед и наши веселые рожи: гребет Шендерович, Иртеньев гребет, Колесников тоже… Не стоят вниманья ни слезы жены, ни взгляды прохожих косые. Теперь наконец-то мы точно нужны России, России. Сурова к изгоям всеобщая мать, подобно тамбовскому волку. Зачем безработным работу давать? Им лучше метелку. Пускай они дружно ломами гремят, напрасно мечтая о чуде: ведь те, кто не впишется в новый формат, – не люди, не люди.
