276. Сыновняя любовь
Перевод Т. Спендиаровой
Мать вырастила четырех
Любимых нежно сыновей.
Один — ученый, в краткий срок
Прославился в стране своей.
Второй священный принял сан.
В торговле третий преуспел —
В делах размах, набит карман.
Блуждал четвертый по земле,
Нужду и горести терпел.
В час смерти испросила мать
У бога милости: узнать,
Когда она глаза смежит,—
Чем каждый сын ее почтит.
Прочел ученый дифирамб,
Монах молитву произнес,
Купец пожертвовал на храм,
Скиталец же, последний сын,
Ей сердце скорбное принес.
277. Меч Аттилы**
Перевод А. Сендыка
1
Неистовый, яростный меч
Давно, на рассвете времен,
Огузами был погребен
Под дубом в каспийской степи.
Шли гунны орда за ордой,
Копытами степь бороня,
Но дедовским грозным мечом
Не смог овладеть ни один.
И только Аттила во сне
Увидел могилу меча, —
С корнями он вывернул дуб
И меч отыскал в глубине.
По темной каспийской волне
Рассыпала молнии сталь,
Когда обладатель меча
На запад мечом указал.
И Тибр, и Босфор, и Дунай,
И Рейн потемнели, когда
На Каспии мрачном вода
Неведомым блеском зажглась.
«О Запад, дрожи и молись!
Под яростным вихрем моим
Змея-Византия умрет,
Погибнет неистовый Рим.
Огню и мечу я предам
И троны лукавых владык,
И крепости, и города,
И школы, и монастыри.
Любой ваш закон — западня,
Все ваши писания — ложь,
Обычай на женский похож,
А боги — корысть и грабеж.
Склонятся пред грозным мечом
Владыка, вельможа, монах…
И волк прикаспийских степей
Завоет у вас в городах.
Повсюду, где ступит мой конь,
Повсюду, где ляжет мой путь,
Травинки и той не взрастит
Растленная ваша земля!» —
Аттила сказал. На коня
Взлетел без узды, без стремян
И, вскинув его на дыбы,
На запад мечом указал.
Взревев, как весенний поток,
Тьмы воинов к морю стеклись,
И стало за волнами их
Не видно каспийской волны.
Аттила же вздыбил коня
И, волка степного подняв,
На запад мечом указал,—
Завыл потревоженный волк.
Ревела, вопила орда,
Шла посуху, шла по воде,
В лесах оставляла лишь пни,
В селениях трупы одни,
Европу трусливую скрыв
За дымом костров кочевых.
2
В то давнее время, когда
В иссохшей каспийской степи
Под дубом Аттила нашел
Огузов неистовый меч,
Как жаждой палимый язык,
По крови тот меч тосковал.
Сверкал, извивался змеей,
Шипел у Аттилы в руке.
Входить не хотел он в ножны,
Не мог он смириться в ножнах,
И рвался он вон из ножен,
Чтоб крови напиться живой.
Сжимая неистовый меч,
Как буря Аттила прошел
По скифским, по дакским полям,
Смирил Танаис и Дунай.
Поил свой чудовищный меч
Он кровью степных пастухов,
И пахарей, и горожан,
И важных вельмож, и владык.
Окрасилась кровью земля,
Окрасилась кровью вода, —
Но жаждал по-прежнему меч.
До Галлии кровь разлилась,
Европа тонула в крови,
Народы ее меж собой
Стравил кровожаждущий меч.
На Каталаунских полях
Уж вороны споры вели,
А тени бессчетных бойцов,
Что там по полям полегли,
В дыхании ветра кружась,
Еще продолжали резню…
Аттила меж тем повернул
К венедам, на берег морской,
Могучей, кровавой рукой
Он в прах Аквилею поверг, —
Но жаждал по-прежнему меч.
Неистовый, яростный меч,
Безудержной жаждой томим,
Аттилу заставил забыть
В ту пору про сон и еду,
Входить не хотел он в ножны,
Не мог он смириться в ножнах,
И рвался он вон из ножен.
Сверкал, извивался змеей,
Шипел у Аттилы в руке.
И вот средь Паннонских равнин,
Одежды порвав на груди,
Усталый Аттила метнул
Неистовый меч в небеса.
Со свистом взлетел и упал
Сверкнувший как молния меч.
Упал он Аттиле на грудь,
Рассек он могучую грудь,
Коснулся он сердца в груди…
И вечную жажду свою
Сполна наконец утолил.
278. Влюбленный Надо
Перевод Т. Спендиаровой
Гнал скакуна Надо-храбрец
В кочевье, на крутой подъем.
Гнал и пригнал, пригнал и стал
У Гюлизар перед шатром.
Сошел с коня, за повод взял,
К столбу, что справа, привязал,
А слева, в склон, воткнул свое
Стальное, острое копье.
Потом, надменен, горделив,
Идет он, руку положив
На золотую рукоять
Клинка, что храбрецу под стать.
И так, с оружьем у бедра,
Отважный, входит в глубь шатра
Без промедления — и вот
Перед красоткой предстает.
Храбрец Надо и Гюлизар
Слепой гордыни образцы,
И друг от друга сердца жар
Они скрывали, гордецы.
Она ждала, что, укрощен,
Он первый в ноги ей падет,
Желал в своем упорстве он,
Чтоб было всё наоборот.
Не поклонившись, хмур и зол,
Такую речь Надо повел:
«Кто тебе сказал,
Ах, колдунья ты,
Будто о тебе
Все мои мечты?
Кто тебе сказал,
Ах, колдунья ты,
Будто день и ночь
Изнываю я
В путах красоты?
Нет, любовь мой взор не застлала мглой,
Ни долин, ни гор не застлала мглой.
Есть ли что в тебе,
Ах, колдунья ты,
Чтоб страдать в плену
Горькой маеты?
Правда, сорок кос, все длиной до пят,
Вдоль твоей спины вьются и скользят.
Но в них блеска нет, перелива нет,
Хоть и сорок кос, всё же дива нет!
Правда, притаясь, точно две змеи,
Глубиной манят всех глаза твои,
Но они огнем не озарены,
Как душа твоя и глаза черны!
Правда, ты стройна, ростом высока,
Высока, стройна, в талии тонка,
Но ведь тополь всё ж гибче и стройней,
А волна в реке — не сравнишься с ней!
Ты не столь гибка и не столь нежна,
Как реки Араз легкая волна.
Разодета ты в бархат и атлас,
Но румянец щек не ласкает глаз.
На лице твоем родинки рядком,
Но сравню ль щеку с алым лепестком?
Мне любви туман взор не заволок,
Золотых долин, гор не заволок.
Знай же, убедись, вздоха не издам,
Не колеблясь, я от тебя уйду,
Я пойду бродить по горам, долам,
Брошусь в бой с врагом, смерть в бою найду.
Упаду в траву, на туманный луг.
Имени, каким нарекли тебя,
Не произнесу в час предсмертных мук.
И не буду, знай, я желать, любя,
Чтобы надо мной в тот последний час
Твой склонялся лик, речь твоя лилась».
Промолвив так точь-в-точь,
Надо уходит прочь.
На речи молодца
Она — ни полсловца.
Покинул гость жилье,
Он выдернул копье,
Узду с прикола рвет,
Ускачет прочь вот-вот.
И вдруг… стерпеть не смог,
Упал он на порог.
Коленопреклонен,
Пощады молит он:
«Ах, ангел, пери, неба дар,
Любовь моя, ах, Гюлизар!
Бог видит, видишь ты сама,
Что лгу я, лгу, сошел с ума.
Смертельный не снести удар,
На части сердце рвется, яр.
Красотки в мире не сыскать,
Которая тебе под стать.
Изранена моя душа.
Ты хороша, так хороша,
Так хороша!»
