Аветик Исаакян - Стихотворения и поэмы

Чтоб первый человек был сотворен,
Господь земли взял с четырех сторон,
Он юг и север, запад и восток
Соединил, — смешал их землю он,
Чтоб человек, куда бы ни забрел,
Везде бы дома чувствовал себя.
Когда же смерти прозвучит глагол,
Провозглашая, что всему конец,
Все люди получали б на земле
В ее объятиях покой сердец.

Мудрого Сократа к смерти злой
Трибунал афинский присудил
Бичевал мудрец неправый строй
И к порокам беспощаден был.

Им коварный отменен завет.
Высоко над миром поднял он
Силу мысли, вечной правды свет,
Слово совести, любви закон.

Вот в темнице смертного конца
Скованный Сократ спокойно ждет,
И к себе известного певца
Он по делу важному зовет.

Перед ним прославленный певец.
«Мой привет Сократу, — он сказал. —
Чем я это заслужил, мудрец,
Что меня ты вспомнил и позвал?»

— «Милый брат, прошу тебя помочь
Мне законы музыки познать,
Краток век, долга незнанья ночь,
Не хочу я случай упускать».

— «Но ведь ты… О друг великий мой…» —
И продолжить речь певец не смел.
«Да, но всё же в час последний свой
Я б искусства смысл постичь хотел».

И когда благоговейно был
Истолкован музыки закон,
Дух Сократа радостно парил,
Мудростью бессмертной озарен.

Над Сербией блещет кривой ятаган
И каркают вороны, пьяные кровью.
Исхлестанный воздух горяч и багрян.
И ветер разносит рыдание вдовье.

Тиран Абдулла, кровожадный паша,
Пирует в Белграде, победою пьяный.
Ослушников войско во прах сокруша,
Он счастлив богатой подачкой султана.

Замученной Сербии лютый палач
Сидит на резном перламутровом троне.
Шербет, словно кровь непокорных, горяч,
И золото чаши пылает в ладони.

Кругом янычары, что рады и впредь
Разбойничать, лишь бы платили сполна им…
На блюдах дымится обильная снедь,
Струится шербет полноводным Дунаем.

Зловещий подсчет веселит янычар:
По многу ль голов они в битве отсекли?
Бахвалятся, спорят — чей крепче удар,
Бранятся, хохочут, как дьяволы в пекле.

«Эй, старого Мирко введите-ка в зал!
Его четырех сыновей мы забрали.
Отвагу мятежников он воспевал,
Властителей славу воспеть не пора ли!»

И Мирко-гусляр входит словно во сне,
Он слышит застольный прерывистый гомон.
Присев на скамью ото всех в стороне,
Глазами незрячими водит кругом он.

«Послушай, старик, — возглашает паша, —
Во прах уничтожил я Сербию вашу,
Но знаю, что песня твоя хороша,
Твой редкостный дар по заслугам уважу.

Не зря приведен ты на праздничный пир:
Прославь меня песней на вечные годы.
Пускай меня помнит и чествует мир,
Покуда есть небо, и суша, и воды».

Наградой паша соблазняет певца:
Алмазами, золотом — жизнью богатой,
Но Мирко молчит, не поднимет лица,
И зал замирает, смущеньем объятый.

«Эй, Мирко-гусляр, начинай поживей!
В свидетели я призываю аллаха:
Верну тебе всех четырех сыновей,
И вместе домой вы пойдете без страха!»

И чудится Мирко, что с ним сыновья
Домой возвращаются живы-здоровы…
Но горько молчит он, печаль затая.
На пиршестве пышном не слышно ни слова.

Разгневанно смотрит на Мирко паша,
И властью, и кровью, и яростью пьяный,
А Мирко-слепец, через силу дыша,
Молчит и темнеет, как в бурю Балканы.

«Проклятый гяур, я сказал тебе: пой!
Не то берегись — как бы ты не заплакал!
Коль будешь упрямиться, дурень слепой,
Сейчас посажу сыновей твоих на кол!»

И чудится Мирко: ведут сыновей,
На кол сажают, — и в горестной муке
Пытается гусле наладить скорей,
Но жалко дрожат непослушные руки.

Касается струн переливчатых он,
Мерещатся старому стоны страдальцев,
Но спрятался в гусле серебряный звон,
Не слушают струны немеющих пальцев.

О, как же спасти ненаглядных сынов?!
Измучилось сердце от тайных страданий,
Душа не находит угодливых слов,
И голос певца замирает в гортани.

Всё чудится: блещет кривой ятаган
Над Сербией милой, над вольною волей,
Пьют вороны кровь из бесчисленных ран,
Багряный туман поднимается с поля…

И Мирко вскочил — не стерпелось душе,
Он гусле отбросил — струна зазвенела,
Открыто, бесстрашно кричит он паше
Правдивое слово, что в сердце горело:

«Пытайте, казните, — в вас нету стыда,
Убийцы безвинных, позорище мира!..
Но помните вы, что народная лира
Не лжет никогда!»

На минарет мулла седой
Взошел по лестнице витой
И, руки приложив к ушам,
Вознес молитву небесам.

Вот о перила оперся,
Глядеть на город принялся.
«Как мал внизу весь этот люд!
Не люди — куры там снуют».

В саду полуденной порой
Ребята тешились игрой.
Кричат: «Взгляните поскорей —
На минарете воробей!»

Все знают — много зла еще на свете…
             Однажды на рассвете,
      Забывшись сном в тени ветвей,
             Попался в лапы к Волку
                  Соловей.
В предчувствии ужасного конца,
      От страха смертного и муки
      Из горла бедного певца
Неслись совсем не сладостные звуки.
«Так вот, — воскликнул Волк, — как ты поешь!
      Хрипишь, гнусавишь, как шарманщик,
Меж тем певцом прославленным слывешь…
      Да ты, брат, попросту обманщик!»

Вспылил наш Соловей от этих слов
И так ответил, позабыв о боли:
«Да, я певец! Но я пою на воле,
      И песнь моя не для Волков!»

Однажды Вепрь на скалах у реки,
       Не зная устали, старался —
Оттачивал по одному клыки,
       А сам лукаво улыбался.
Тут подошла Лиса: «Признайся мне,
Мой храбрый брат, чего ты так хлопочешь?
Никто не говорит ни о какой войне, —
       Зачем же зря ты бивни точишь?
       Вспотел, измучился, чудак!»
       А Вепрь ей отвечает так:
       «Слывешь ты хитрою по праву,
       Ты заслужила эту славу,
       Но только твой умок, сестра,
       Не шире птичьего двора.
             Обязан воин
                   В срок
В дни мирные оттачивать клинок.
       Тогда бывает он спокоен,
              Что отстоит страну».

       Знай: ржавчина родит войну.
А ежели народ заране меч отточит,
С ним враг и драться не захочет.