С ним — подмастерья, домочадцы,
А он вдруг как пойдет метаться!
Чуть только пить и есть начнут,
Уж боль зубная тут как тут.
Кузнец рукой глаза прикроет,
То громко охнет, то завоет,
То за голову рукой возьмется,
То головой об стенку бьется,
Бывало — трапеза пройдет, —
А он и крошки не взял в рот.
Работники покряхтят, пожмутся,
Не евши в кузницу вернутся,
Частенько голодом сидят,
Иной раз вовсе не едят.
Им ни еды нет, ни питья,
Им мастер не дает житья.
И так как лютая беда
Случалась с мастером всегда,
Они взроптали наконец.
Был среди них один юнец,
Он прежде на войну ходил,
И с ними так заговорил:
«Братцы, да что ж это такое?
Нам мастер не дает покоя.
Нельзя ни утром нам, ни днем
Сидеть без крика за столом.
Ну, право, не успеешь сесть
И хоть маленечко поесть,
Уж он — с зубами воевать, —
И вот мы в дураках опять.
Нам и кусок не лезет в рот,
Пускай сам черт его возьмет,
Вся дурость эта от зубов!
В другое время он здоров,
Небось смеется, напевает,
Знай подмастерьев задевает.
И потому-то мне сдается —
Над нами просто он смеется.
Обман раскрыть — не жаль трудов,
Добраться б до его зубов!
Завтра чуть он опять застонет
И всех нас в кузницу загонит,
Я просто-напросто возьму
Да проберусь потом к нему.
За дверь на четверть часа — шмыг,
И все-то разузнаю вмиг,
Как быть с хозяином, как сладить,
Как от вытья его отвадить
И как от криков отучить».
Тут стали все его просить
И подстрекать на это дело:
«Послушай, малый, действуй смело,
Да ты не трусь, он не проглотит
И зря тебя не поколотит.
Всю правду знать охота нам!»
Тот отвечает: «По рукам».
С утра, как сели все за стол,
Хозяин снова песнь завел,
Что боль терпеть ему невмочь.
Все встали, и уходят прочь,
И сели в кузнице рядком.
Кузнец остался за столом.
И вот уж время начинать
Железо в кузнице ковать,
Как подмастерье им мигнул,
Наверх к хозяину шмыгнул.
А тот расселся… Что такое —
И ест куриное жаркое.
У самого — веселый вид.
Тут подмастерье говорит:
«Ну, мастер, как же это вдруг
Вы излечили ваш недуг?
Неужто вы уже забыли,
Как над куренком этим выли,
Когда мы за столом сидели
И ровно ничего не ели?»
Тот отвечает: «Милый мой,
Как быть с оказией такой?
Зубами-то не я болею,
На вас, голубчик, зуб имею,
Мне ваши зубы не унять!»
А тот ему: «Как вас понять?»
«Да вот как, — отвечал старик, —
Я поднимаю вой и крик,
Когда вы мясо, хлеб, капусту
Жуете… чтоб вам было пусто!
Кусище мяса оторвут
Да репы полон рот набьют, —
Так, чавкая, чужую снедь
Глотают… Лучше не глядеть!
И слушать даже не хочу,
Глаза прикрою и кричу.
Вот оттого-то я болею,
Что больно вам еды жалею».
Послушав, малый побежал,
Друзьям всю правду рассказал.
Те к старику. Нам, мол, пора,
Прощай, уходим со двора!
И за ворота все гуртом.
Хозяин остался ни при чем.
С тех пор и младший подмастерье
Уж не имел к нему доверья, —
И разорился наш кузнец.
Тут шванку нашему конец.
Тому, кто больно скуп на снедь,
Нельзя работников иметь.
Хозяином кто хочет стать,
Тот должен слугам есть давать,
Не то они хиреть начнут
И от хозяина сбегут,
Да славу разнесут худую, —
Одна напасть родит другую.
Уж раз ты подмастерьев взял,
Себе служанок принанял, —
Давай им вдоволь пить и есть,
Тогда спасешь и дом и честь,
Спасешься и от худших бед, —
Ганс Сакс такой вам дал совет.
СКУПОЙ КРЕСТЬЯНИН И ЕГО ЛЕНИВЫЙ ПРОЖОРЛИВЫЙ БАТРАК ГЕЙНЦ
230
Жил-был когда-то, ходят слухи,
Крестьянин-скряга в Гроссенбухе,
Так он от батрака хотел,
Чтоб тот работал, но не ел,
И кто ему трудился честно,
Тех награждал он лишь словесно.
Вот раз попал батрак к нему.
На вид он, судя по всему, —
Лентяй, тихоня и простец,
А в самом деле-то — хитрец,
И старику тот плут отпетый
Подчас платил его ж монетой.
Собрались как-то спозаранку
Они огородить полянку.
Батрак неспешно ел и пил;
Хозяин тут заторопил,
Чтоб шел скорей работать тот,
А Гейнц и ухом не ведет.
Сказал мужик: «Гейнц, поспеши!
Повеселимся от души.
Надумал я игру такую:
Вперед, как заяц, побегу я,
И ты беги за мной стремглав
И по-собачьи лай: «Гав, гав!»
Что батраку тут возражать.
Мужик ударился бежать,
Но с лаем Гейнц его настиг
И наземь бросил в тот же миг.
Тот крикнул: «Что же ты, однако?»
А Гейнц в ответ: «Ведь я собака
И зайца серого поймал».
Старик на это промолчал,
Хоть рассердился в эту пору.
Вот подошли они к забору,
Кряхтя, вздыхая, и в сторонку
Свою сложили одежонку.
За дело принялся мужик,
А Гейнц назад к одежке шмыг,
Зевнул, поскребся, повернулся,
Уткнувшись в землю, растянулся
И по-собачьи заворчал.
Хозяин сильно осерчал:
«Ты что там делаешь, лентяй?»
Но Гейнц ответствовал сквозь лай:
«Весь день мне должно не иначе
Служить тебе, как по-собачьи».
Однако встал он, и потом
Они работали вдвоем.
Пред молотьбою как-то раз
Снедали оба в ранний час
Из молока снятого тюрю.
Крестьянин молвил, глаз сощуря,
Что лучшая еда для кошки
Снятого молока полплошки:
Кто ест его — не зажиреет,
А зренье острое имеет.
Когда Гейнц выскреб в плошке дно
Да и поплелся на гумно,
Смекнул хозяин, что не лишне
Ему вдобавок съесть яишню.
А Гейнц так думал: «Старый жмот!
Ну, он меня не проведет
Своей стряпней». Он влез повыше,
Чтоб подобраться к самой крыше,
И там притих, на балке лежа.
Мужик яишню съел и тоже
Хлеб молотить к гумну пришел,
Да Гейнца вдруг и не нашел,
Хоть оглядел кругом везде.
Тогда он крикнул: «Гейнц, ты где?»
Какая, думал, здесь оплошка.
А Гейнц кричит: «Мяу, мяу!», как кошка.
Мужик вверх глянул и озлился:
«Ты что ж, лентяй, ума решился,
Слезай и молоти, дурак!»
Но отвечал ему батрак:
«Тот, кто кошачью пищу жрет,
Кошачью службу и несет.
Я с молока не зажирею».
Крестьянин крикнул: «Слазь скорее!
Покончить дело хорошо бы!»
И вновь они трудились оба.
Вдругорядь, рассвело едва,
Старик шлет Гейнца по дрова.
Тот говорит ему: «Дедуся,
Ведь я к обеду не вернуся.
Так хлеба я возьму поболе».
Мужик ему: «Не дам я, что ли?»
Гейнц захотел тут на свой вкус
Отрезать преогромный кус.
А это скряге невтерпеж:
«Полегче! — крикнул он. — Ты нож
Сломаешь так, не будь же глуп!»
Гейнц видит, что хозяин скуп,
И ставит нож совсем у края
Неначатого каравая.
Крестьянин молвит: «Здесь вот режь!»
А Гейнц: «Такой кусочек съешь,
Так не насытишься в обед!»
Тогда сказал крестьянин: «Нет!
Видать, дурак ты, братец, сроду!
Ты, знаешь, сунь кусочек в воду,
Да он в ручье разбухнет так,
Что и не съешь его никак».
Гейнц видит, проку нет от спора,
И в лес отправился обжора.
Пришел туда и там сосну
Едва-едва срубил одну.
Вот солнце поднялось высоко,
Раскис от пота лежебока,
Пошел к ручью, поел там хлеба
И лег, уставившись на небо,
Да лежа и заснул балбес.
Мужик пришел под вечер в лес,
И как на спящего воззрился,
Тотчас бранить его пустился:
«Что, лодырь, одолела лень?
Да ты, гляжу, за целый день
Срубил хоть десять штук аль нет?»
«Полегче!» — Гейнц ему в ответ.
Мужик сказал: «Ну хоть четыре?»
«Полегче!» — Гейнц зевнул пошире.
«Так что ж, одну? — промолвил дед. —
Ах ты, лентяй и дармоед!»
«Видать, что глуп ты, братец, сроду, —
Гейнц молвил. — Сунь лесину в воду,
И там она разбухнет так,
Что не свезешь ее никак».
Крестьянин сам себе признался,
Что Гейнц с ним только поквитался,
И больше не раскрыл он рта.
Но вот пришел канун поста,
И, оба от вина красны,
За стол уселись есть блины.
Гейнц блин побольше хвать сперва,
Такой, что проглотил едва,
И дальше ел без остановки.
Мужик пустился на уловки,
И хитрую повел он речь,
Надеясь этим зло пресечь:
«Ты пей побольше за едой,
Чтоб пищу разбавлять водой,
Иначе заболит живот».
Он так подумал: «Гейнц попьет,
Блины разбухнут в нем, и скоро
От боли скорчится обжора».
Батрак не думал возражать;
Он встал, попил, и сел опять,
И стал блины глотать исправно,
Сказав: «Теперь наемся славно».
Блин за блином пихает в рот.
Хозяину такой расход
Невмоготу; он ищет средство,
Чтоб разом это дармоедство
Унять. Он вилку отложил,
На руки голову склонил.
