Молчать, молчать - вот высшее искусство,
невысказанность переполнит нас.
И вот однажды мысль или чувство
вдруг выплеснется миру напоказ.
И в них молчаний наших многогранность,
переизбыток опыта и сил,
внезапная раздумчивая странность,
которую не ведая носил.
И то, что может быть другим явленьем
принадлежать должно по пустякам,
сливается в одно без сожаленья,
и истина мерцает по строкам.
И вновь молчать до новых вдохновений,
чтоб на мгновение возник в нас гений.
Детство мое, да оставь ты меня,
Не до седин же мне быть мальчишкой...
В детстве я книжки на хлеб менял,
Теперь на жизнь променял все книжки.
А жизнь, словно девушка, хороша!
От слепящего солнца белей молока
Надо мной пусть плывут и плывут облака
Пусть леса и озера летят в никуда.
И сверкают внизу города, города.
А в неоновом зареве разных столиц
Лишь один человек с миллионами лиц.
Он огромен, он весь устремился вперед,
Только знает ли сам он куда он идет?
Я только писал бы туда, где мой дом
И на перронах любого пути,
Не оставлял бы в слезах мадонн
С младенцами теплыми на груди.
Я только касался бы талых губ,
Чем были бы женщины поражены,
Но я и без этого не однолюб.
Жизнь и свобода - две лучших жены!
От слепящего солнца белей молока
Надо мной пусть плывут и плывут облака
Пусть леса и озера летят в никуда.
И сверкают внизу города, города.
А в неоновом зареве разных столиц
Лишь один человек с миллионами лиц.
Он огромен, он весь устремился вперед,
Только знает ли сам он куда он идет?
Ну что ж, опять мечты, мечты...
Только повымерли нынче маги.
Эмблема века - меч и цветы,
Меч дамоклов, цветы из бумаги.
Но я не верю в бумажный цветок,
Нет я не верю и в меч дамоклов.
Верю я в мастера, что смог
Сделать в окнах цветные стекла.
Ну, кто сказал, что неграм хуже?
Смотрите, зал, - кто залу нужен,
Смотрите, зал, - глаза, как раны.
Я так играл, что все в нем пьяны.
Я так рыдал, и так смеялся,
Мой голос кровью в сердцах спекался.
И пусть я негр, и пьян от боли
Кто у кого сейчас в неволе?
Мой голос мягок, как губы милой.
Упруг мой голос, как груди милой.
Мой голос может согреть полмира,
Сердца у негров уж задымились.
Заполнил зал я своей душою
И не остался в нем даже шорох
И пусть нельзя мне, куда вам можно.
Руки мне вашей коснуться страшно.
Вы поступили неосторожно,
Проникну даже я в сердце ваше.
И там останусь, и как не странно,
Отныне с вами я постоянно,
И в ваших спальнях, и в ваших женах,
И даже в детях, пусть не рожденных.
Ну, кто сказал, что неграм хуже?
Смотрите, зал, - кто залу нужен?
Смотрите, зал, - глаза что раны,
Я так играл, что все в нем пьяны.
Море Правды, Море Ясности -
Там не тонут корабли,
Там и рифы, и опасности
Издалека всем видны.
Но путь туда через моря
Надежды и Терпения,
Через пролив Ненужных слов
И море Заблуждения.
Кто парусом ловит ветер Утех,
И в море Сытости якорь бросает
Тонет корабль всегда у тех
В мутных водах земного рая.
Море Правды, Море Ясности -
Там не тонут корабли,
Там и рифы, и опасности
Издалека всем видны.
Туда добраться нелегко
Сквозь штормы и туманы,
Но Честность будет маяком,
А Совесть - капитаном.
В дорогах дальних,в моих скитаньях,
я видел небо,людей, леса,
земля открыла мне свои тайны,
просторы, краски и голоса,
и одарила теплом и словом.
чтоб зрелый разум вместил потом,
и то, чтоб было ее покровом,
и то, что стало ее нутром.
И обошел я все земли предков,
и поклонился святым местам,
и подивился речам их метким,
зело искусным в трудах перстам.
Впечатал в сердце, как буквы в камень,
былины древних жестоких лет,
и землю мытыми я брал руками
запомнить запах и вкус и цвет,
И я увидел причуды духа
и непрерывность стихий и лиц,
и усмиренье пределов слуха,
пределов зренья, золу страниц,
надежд ветшанье и слов старенье,
и надорвавший дыханье шаг,
и подозренье, и подозренье,
и полинявший в парадах флаг.
И я услышал слова простые,
что унижая сведут с ума,
и увидел глаза пустые,
пустые жизнь и закрома,
остатки древних пристанищ духа,
в пыли опалы по воле слуг,
корней забвенье, искусств разруху,
двойную совесть, двойной испуг.
И пережил я с моей землею
века печали славы дни,
тянулся в небо, ее золою,
и за родные цеплялся пни.
Солнце слепит меня даль застилают туманы,
души бродяг, как плотва попадаются в сети дорог.
Что же не манят чужие далекие страны?
Землю свою разглядеть я сквозь слезы не смог.
Я слышу гармонии звуки,
и веки краснеют от слез.
Как будто над городом руки
израненный вскинул Христос.
И как предводитель оркестра,
Отца симфонический хор,
дарует бездушный маэстро
простым обывателям нор.
А люд, потребляя котлеты,
вином запивая тоску,
не слышит ни арфы, ни флейты,
и в чай насыпает песку.
Служители русской разрухи
преемники лживых убийц,
на музыку тоже безухи
играют с историей блиц.
А время как будто до пата
за ходом продумало ход,
готовя жестокого мата
мухлевщикам чистый исход.
И публика смотрит на доску
в подсказках теряя запал,
и свечи церковного воску
закапали красный портал.
А музыка мерным прибоем
в бесчувственный бьется народ
то скрипкой, то грустным гобоем,
то тембром космических нот.
Одни за другими солисты
выходят на сцену судьбы,
то гений поэзии чистой,
то джазовый гений трубы.
А руки великого Сына
точны в партитуре Отца,
но громкая песня кретина
возносится выше венца.
И глушит великих гармоний
тончайшей ажурности ткань,
и гром коммунальных агоний
врывается в свежую рань.
Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,
Картин и статуй, и гравюр,
Дразнящих чувственность диванов и подушек
И на полу простертых шкур,
В нагретой комнате, где воздух как в теплице,
Где он опасен прян и глух.
И где отжившие в хрустальные гробницы
Букеты испускают дух.
Безглавый женский труп
Струит на одеяло багровую живую кровь.
И белая постель ее уже впитала
Подобно призрачной, во тьме возникшей тени.
Как бледны кажутся слова.
Под грузом черных кос, и праздных украшений
Отрубленная голова на столике лежит, как лютик небывалый
И в пустоту вперяя взгляд, как сумерки зимой, белесый, тусклый, вялый.
Глаза бессмысленно глядят.
На белой простыне приманчиво и смело
Свою раскинув наготу,
Все обольщения выказывает тело, всю роковую красоту.
Подвязка на ноге глазком от аметиста
Как бы дивясь, глядит на мир
И розовый чулок с каймою золотистой
Остался точно сувенир.
Здесь в одиночестве ее необычайном,
В портрете, как она сама,
Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,
Сводящим чувственность с ума.
Все празднества греха: от преступлений сладких,
До ласк убийственных, как яд.
Все то, за чем в ночи таясь в портретных складках
С восторгом демоны следят.
Но угловатость плеч, сведенных напряженьем
И слишком узкая нога,
И грудь и гибкий стан изогнуты движеньем
Змеи, завидевшей врага.
Как в ней все молодо,
Уже с судьбой в раздоре,
От скуки злой, от маяты, желаний гибельных,
Остервеневшей своре свою судьбу швырнула ты.
