На днях вы прочтете в «J<ournal> de St-P<étersbourg>» наш ответ на обвинительный акт Римской курии против нас*.
Нельзя довольно сочувствовать высказанной вами истине, что, в наше время, главная ответственность лежит на обществе, а не на правительстве — в этом заключается целое направление, и очень желательно, чтобы «Москва» проводила его как можно более последовательно…*
Аксакову И. С., 8 января 1867*
103. И. С. АКСАКОВУ 8 января 1867 г. Петербург
Петерб<ург>. 8 генваря 1867
Теперь я, кажется, в состоянии передать вам с большою достоверностию впечатление, производимое вашею «Москвою» на разумное большинство здешней публики, — оно в высшей степени благоприятное. Только те, которые рассчитывали на скандал, чувствуют себя несколько озадаченными.
Что особенно порадовало всех здравопонимающих — это — при неизменности направления — для многих неожиданная безжелчность тона. В данных обстоятельствах — это сила.
И в самом деле — прежняя резкость тона была бы теперь сущим анахронизмом. То, что прежде называлось славянофильскою идеею, сделалось теперь — силою вещей — общим достоянием, она, т<ак> ск<азать>, распустилась в действительности… Не странно ли бы было сохранить за нею, в изложении, ту запальчивую исключительность и нетерпимость, на которые вызывали ее прежние отношения. Да и притом сто́ит только привести в сознание ту историческую минуту, что мы теперь переживаем, — если нельзя еще сказать: «Annibal ante portas»[37]*, — не подлежит, однако, сомнению, что день великого столкновения все ближе и ближе.
Хотя бы даже и затянулся еще, на несколько времени, восточный вопрос, но мирно он ни в каком случае разрешиться не может*. — Был ли бы какой смысл, ввиду предстоящих событий — перед лицом наступающего неприятеля, — заводить из-за пустяков споры и ссоры в собственном лагере?
Мы имеем теперь полную возможность весь нам присущий оппозиционный элемент обратить с большою разумностию против наших настоящих, несомненных противников. Тут есть где расходиться полемическому задору и над чем вдоволь испробовать свою руку… И вот почему тон, усвоенный «Москвою», сказался всем вполне соответственным тому, чего так логично-настоятельно требует данная минута.
Да и как, при несколько трезвом, спокойном взгляде на окружающую среду, не убедиться, что у нас — в обществе ли, в правительстве ли — все, еще идущее наперекор национальному стремлению, есть не что иное, как недоразумение, несознательность, просто отсталость, что все наши Европейцы — вне всякой действительности и скоро очутятся в такой среде, что даже и в виде призраков им нельзя будет продолжать свое существование и они просто испарятся. Вот почему, чтобы придать им какое-либо серьезное действительное значение, надобно прибегать, как, напр<имер>, Катков, к самым фантастическим ухищрениям. — Я нисколько не отрицаю возможной их зловредности — и даже очень значительной, — но этой зловредности по неразумию следует противудействовать не катилинариями, даже не сарказмом, а спокойным, по возможности, и разумным разрешением дела.
Все это, я знаю, как оно ни кажется просто до пошлости в теории, требует на практике — особливо для некоторых натур — геройского самообладания и поистине христианского смиренномудрия.
Все ваши передовые статьи отлично хороши, особливо статья в № 6. Тут вопрос весь и с кореньем*. — Вот в чем и доселе несомненное превосходство вашего учения над всеми прочими — оно вернее, потому что глубже.
Господь с вами. Обнимаю вас и жену вашу.
Горчакову А. М., 10 января 1867*
104. А. М. ГОРЧАКОВУ 10 января 1867 г. Петербург
Mardi. 10 janvier
Mon Prince,
Votre publication d’aujourd’hui est le digne couronnement de votre glorieuse campagne de 1863… J’éprouve, comme tout le monde, le besoin de vous en féliciter… Cette pièce trouvera un grand écho en Russie… J’ai eu, en la lisant, comme une intuition plus claire de votre vraie mission historique. — Vous avez, évidemment, été appelé à introduire dans les affaires du monde un élément nouveau, une puissance nouvelle et bien considérable, c’est la force morale de la Russie.
A vous appartiendra l’honneur de l’avoir constituée et organisée en pouvoir politique, et c’est là un fait immense.
Historiquement parlant, vous avez absous et réhabilité ce Русский Бог de sa défaillance momentanée… C’est grâce à cette puissance nouvelle, inaugurée par vous, que la question polonaise est entrée dans sa phase définitive, et que la question d’Orient va y entrer…
Un vieux Grec, Epaminondas*, disait, en mourant, qu’il léguait à la Grèce ses deux filles, les victoires de Leuctres et de Mantinée.
Vous, mon Prince, vous avez eu déjà votre bataille de Leuctres, et je me flatte que vous survivrez de longues années à votre victoire de Mantinée. C’est mon vœu le plus cher.
Ф. Тютчев
Перевод
Вторник. 10 января
Дорогой князь,
Сегодняшняя публикация — это достойный венец вашей славной кампании 1863 года… Я, как и все, горю желанием принести вам свои поздравления… Документ этот будет иметь огромный резонанс в России… Читая его, я как бы прозрел истинную суть вашей исторической миссии. — Вы, несомненно, были призваны затем, чтобы внести в мировые отношения новый элемент, новую и весьма значительную силу — духовную мощь России.
Вам будет принадлежать честь ее утверждения и оформления в политическую силу, а это великое дело.
Говоря исторически, вы реабилитировали этого Русского Бога, выведя его из минутного обморока… И благодаря этой вновь утвержденной вами силе польский вопрос вступил в свою окончательную фазу, как вступит и вопрос восточный…
Один древний грек, Эпаминонд*, говорил, умирая, что оставляет Греции двух своих дочерей — победы при Левктрах и Мантинее.
Вы, князь, уже выдержали свою битву при Левктрах, и я льщу себя надеждой, что вы на многие годы переживете свою победу при Мантинее. Это мое самое заветное желание.
Ф. Тютчев
Майкову А. Н., 13 января 1867*
105. А. Н. МАЙКОВУ 13 января 1867 г. Петербург
Пятница
Я не совсем помню, дорогой мой Аполлон Николаич, когда вы обещали мне обедать с нами — сегодня или завтра, в субботу. Мне бы желательнее было, чтобы это было завтра, так как сегодня я нахожусь в необходимости обедать у кн. Горчакова.
Были ли вы вчера на представлении драмы гр. Толстого?* Хорошо, очень хорошо — но чего-то недоставало. — При свидании поговорим. Вам душевно пред<анный>
Ф. Тютчев
Трубецкой Е. Э., 13 января 1867*
106. Е. Э. ТРУБЕЦКОЙ 13 января 1867 г. Петербург
Ce 13 janvier 1867
Voici, Princesse, mon humble offrande qui témoignera au moins de mon empressement à vous obéir. Ce sont quelques rimes, en russe, jusqu’à présent inédites, et qui expriment une idée qui se retrouve au fond de toutes les choses humaines… Je tenais à inscrire du russe dans votre album, et vous en devinerez facilement le motif. En présence des illustrations étrangères, qui ont pris possession des premiers feuillets de ce livre, j’avais à cœur de rappeler les droits imprescriptibles que nous avions sur vous.
Vous comprenez, Princesse, que nous y tenions.
T. T.
Средь Рима древнего сооружалось зданье —
То Нерон воздвигал дворец свой золотой. —
Под самою дворца гранитною пятой
Былинка с кесарем вступила в состязанье…
- —
«Не уступлю тебе, знай это, бог земной,
И ненавистное твое я сброшу бремя». —
— Как! Мне не уступить. — Мир гнется подо мной. —
«Весь мир тебе слуга — а мне слугою Время».
Ф. Тютчев Перевод
13 января 1867
Вот, княгиня, мое скромное приношение, которое свидетельствует, по меньшей мере, о том, что я всегда к вашим услугам. Это несколько еще не изданных русских стихов, выражающих мысль, которая сквозит в любом творении рук человеческих… Я непременно хотел написать в ваш альбом по-русски, и вы легко угадаете почему. В виду иностранных славословий, завладевших первыми листками этой тетради, я считаю своим долгом напомнить вам о безусловности наших прав на вас.
Вы понимаете, княгиня, как мы ими дорожим.
Ф. Т.
Аксаковой А. Ф., 22 января 1867*
107. А. Ф. АКСАКОВОЙ 22 января 1867 г. Петербург
Pétersbourg. Dimanche. 22 janvier 1867
Ma fille chérie, je t’écris, comme dans le bon vieux temps, par occasion particulière grâce aux influences nouvelles qui dominent p<our> le moment…* J’avais bien pensé que l’avertissement, qui vient d’être fulminé contre la Москва*, t’allarmerait et te chagrinerait plus que de raison. Cet avertissement, qui émane de Val<oujeff> directement et en contradiction avec l’avis de la majorité du Conseil de la Presse, aura probablement été une concession, mais de la part de V<aloujeff> une concession faite à des exigences, auxquelles il est hors d’état de résister… J’ai quelques raisons de supposer que c’est la mention, faite trop cavalièrement, de la 3ième section qui a été le principal grief*, or la 3ième section est un pouvoir qui, à juste titre, considère son nom comme une injure…
D’ailleurs il n’y a pas à se le dissimuler… Il y a entre la pensée Aksakoff et l’esprit bureaucratique, qui fait le fond de la direction de la presse, un abîme incomblable et qu’une phraséologie vague et lâche pourrait seule au besoin dissimuler. Mais chaque fois que cette pensée apparaîtra claire et précise, elle sera sûre de se heurter contre l’autorité. Il y a là l’antagonisme de principes. Maintenant l’expérience est faite. La législation actuelle sur la presse n’est qu’une censure désorganisée*. — C’est là encore un de ces stupides plagiats qui forment le fond de notre science législative, et par une ironie du sort bien méritée, il se trouve que le modèle, reproduit par nous avec tant de servilité, est brisé sous nos yeux par la main même qui l’avait créé…* Il sera curieux de voir combien de temps nous nous permettrons de porter cette crinoline législative après qu’on aura cessé de la porter à Paris… Tout cela ferait rire si cela ne donnait pas la nausée… Heureux ceux parmi nous qui aiment à mépriser… Car ceux-là peuvent tailler en plein drap… Parfois il m’arrive même d’être attendri à la vue de tant d’imbécillité naïve et inconsciente. C’est la disposition d’esprit où je me trouve pour le moment à la vue de ce qui vient de se passer*, au moins par rapport à ce pauvre cher homme qui est comme un bon diable un peu bête*. Il n’en est pas ainsi de ses serviteurs, et mon attendrissement ne s’étend certes pas à Шувалов et à Левашов qui ont, par une sotte susceptibilité blessée de gens médiocres au pouvoir, amené tout ce gâchis*. Mais ce n’est qu’en entrant dans des détails infinis, que ma paresse épistolaire ne comporte pas, qu’on pourrait donner une idée quelque peu juste de ce qui vient de se passer… Mais là aussi il y avait du plagiat. Ces imbéciles n’ont pas manqué de s’imaginer qu’ils faisaient leur coup d’état du 2 décembre* — toute la police était sur pied, on s’attendait à de la résistance, à des barricades peut-être, et c’est avec un air de triomphe contenu que Левашов est venu le soir dans la loge de l’Empereur visiblement ému et inquiet: «Все кончилось благополучно». Ah, triples sots… Le plagiat n’a pas manqué aussi du côté opposé. Car plusieurs d’entre ces messieurs étaient pleins de leur importance et flottaient agréablement entre les souvenirs du Jeu de Paume et ceux de la Grande Charte*. La réalité de leurs prétentions était pourtant des plus modestes, et le gouvernement lui-même serait fort embarrassé de formuler une accusation qui eût une apparence de sens commun…* Car pour mettre le comble à toute cette ridicule et plate comédie, au moment même où l’Assemblée était occupée de tendances factieuses, le Ministre de l’Intérieur présentait à l’Empereur un projet d’une députation centrale des différents земства, et le grand homme du jour — Шувалов lui-même — est, dit-on, occupé de quelque chose de semblable avec son ami Alexis Bobrinsky…* En un mot c’est un tas d’idiots qui viennent d’avoir bu…
