«Кушнер – один из лучших лирических поэтов XX века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский», – писал Иосиф Бродский. «Поэт жизни во всех ее проявлениях», в своем творчестве он следует традициям «гармонической школы» и акмеизма с его «прекрасной ясностью», вниманием к деталям, оттенкам, мелочам, из которых складывается волнующая полнота человеческой жизни, ее хрупкая, мимолетная красота. Стихи Александра Кушнера отмечены многими литературными премиями, были переведены на другие языки и положены на музыку.
В книге представлены избранные произведения, написанные в разные годы жизни и тщательно отобранные автором для этого издания.
class="v">На плитах, словно на ладони.
Не знаю, есть ли мир иной?
Смотри, как незамысловато
Ее бессмертье! В летний зной
Тащилась нехотя куда-то
Или бежала со всех ног,
И каждой лапы отпечаток
Похож на высохший цветок, —
Такой нечаянный остаток.
«Ребенку нравится, что на земле живут…»
Ребенку нравится, что на земле живут
Не только люди, – кошки тоже.
Собаки, голуби, вороны тут как тут,
А в зоопарк его однажды приведут, —
Ах, зебры, как они на вымысел похожи!
Ребенку кажется, что он – один из них,
Хвостатых, сумчатых, крылатых, полосатых,
Зубастых, в войлочных нарядах, в шерстяных,
Он видит родственников в них, друзей своих,
А не отверженных, судьбой в тиски зажатых.
В их равноправие с ним свято верит он,
Что уважения они достойны, ласки
И не глупей его. Смотри, как важен слон!
А волк у проруби лисицей посрамлен,
И все – участники одной волшебной сказки.
«Слониха топталась одною ногой…»
Слониха топталась одною ногой
На тумбе, похожей на стул винтовой
Из тех, что стоят при концертном рояле,
Другие же ноги, как ветви, торчали,
Над желтой ареной, и хобот трубой.
Слониха вздымалась, похожа на дуб.
И жизнь, даже если кому-то наскуча,
Казалась ненужной, он видел, что глуп, —
Так эта слониха умна и могуча
И накрепко ввинчена в жизнь, как шуруп.
И многому может его научить:
Смиренью, терпенью, любви к дрессировке,
А главное, можно ли жизнь не любить,
Когда цирковые слонихи так ловки:
Солидная стойкость и детская прыть!
Гертруда:
Вот он идет печально с книгой,
бедный…
Какую книгу он читал, об этом
Нам не сказал Шекспир – и мы не знаем.
Читал! Притом, что сцена грозным светом
Была в то время залита; за краем
Земного мира тоже было мрачно,
Там бледный призрак требовал отмщенья.
И все же – с книгой, с книгой! Как удачно,
Что мы его застали в то мгновенье.
А в чем еще найти он утешенье
Мог, если всё так гибельно и дико?
И нам везло, и нас спасало чтенье,
И нас в беде поддерживала книга!
Уйти отсюда в вымысел заветный
Хотя б на час, в другую обстановку.
«Вот он идет печально с книгой, бедный»,
Безумье отложив и маскировку.
«В тот час, когда убьют Меркуцио…»
В тот час, когда убьют Меркуцио
И на дворе начнет смеркаться, —
Какая чудная конструкция
Двух фраз, никак с ней не расстаться,
Хотя она вполне бессмысленна
И у Шекспира всё иначе,
И к бреду может быть причислена
В жару июльскую на даче.
В тот час, когда пришьют Полония
И полночь всё собой заполнит, —
Какая сила посторонняя
Мне эту сцену вдруг напомнит,
Хотя и здесь переиначена
Суть и совсем не к месту жалость, —
Зато фонетикой всё схвачено,
«А жить так мало оставалось…»
«А вы поэт какого века?..»
А вы поэт какого века?
Подумав, я сказал, что прошлого.
Он пострашнее печенега,
Но, может быть, в нем меньше пошлого.
И, приглядевшись к новым ценникам,
Шагну под сень того сельмага,
Где стану младшим современником
Ахматовой и Пастернака.
Там проработки и гонения.
Но если вы стихом живете,
Вот счастье – том «Стихотворения»
В ХудЛите, в твердом переплете!
Как я читал его! С курсивами
Его заглавий голубыми,
Дождя лиловыми наплывами.
Воротничками пристежными.
Был век поэзии и живописи,
Был век кино довольно долго.
Всё это станет вроде клинописи
Или кумранского осколка.
Был век внимательного чтения.
И относительно невинна
Была, в порядке исключения,
Его вторая половина.
С меня и взятки гладки. По лесу
Брожу; в сосновом и еловом
Стою; я хорошо устроился
В тени, одной ногою – в новом.
Есть лестницы: их старые ступени
Протёрты так, как будто по волнам
Идешь, в них что-то вроде углублений,
Продольных в камне выемок и ям,
И кажется, что тени, тени, тени
Идут по ним, невидимые нам.
И ты ступаешь в их следы – и это
Всё, что осталось от людей, людей,
Прошедших здесь, – вещественная мета,
И кажется, что ничего грустней
На свете нет, во тьму ушли со света,
О лестница, – страна теней, теней.
«Наказанье за долгую жизнь называется старостью…»
Наказанье за долгую жизнь называется старостью,
И судьба говорит старику: ты наказан, живи. —
И живет с удивленьем, терпеньем, смущеньем
и радостью.
Кто не дожил до старости, знает не всё о любви.
Да, земная, горячая, страстная, злая, короткая,
Закружить, осчастливить готовая и погубить,
Но еще и сварливая, вздорная, тихая, кроткая,
Под конец и загробной способная стать, может быть.
И когда-нибудь вяз был так монументален,
как в старости,
Впечатленье такое глубокое производил?
И не надо ему снисхожденья, тем более – жалости,
Он сегодня бушует опять, а вчера приуныл.
Вы, наверное, видели, как неразлучные, медленно,
Опекая друг друга, по темному саду бредут,
