«смилуйся сударыня рыбка…»
смилуйся сударыня рыбка
выплесни меня из корыта
вытряхни меня из пелёнок
что тебе несносный ребёнок
душно здесь и тошно поди-ка
принеси воды из копыта
будешь блеять голосом тонким
станешь бестолковым ягнёнком
высели меня на болото
научи таиться в трясине
земноводной тварью чумною
с кожей воспалённой больною
выверни меня наизнанку
выдави мою паранойю
что-то происходит со мною
что-то происходит со мною
«мой ангел не ведает боли…»
мой ангел не ведает боли, он просто танцует
на грани реальности, просто тасует слова,
в различном порядке переставляет, рифмует,
аллитерирует, смотрит — насколько жива,
вещественна ткань получившихся текстов, насколько
ажурна структура, изысканны схемы, и слог
отточен и выверен… просто танцует и только.
и даже не ведает, как он при этом жесток.
заметут тебя менты,
вывернут карманы,
беспардонно скажут: «ты,
маргинал поганый,
что ты делал в поздний час
в подворотне этой?
предъяви свой аусвайс!
ну-ка, морду к свету!
у тебя похмельный вид,
и небрита рожа.
ты, наверное, шахид. —
да, весьма похоже.
где ты, падла, спрятал свой
пояс динамитный?
что мотаешь головой,
поц энцефалитный?
суждено тебе, дружок,
ночевать в участке.
едем, (живо в воронок!)
снимем отпечатки.
вдруг ты вор, злодей и тать —
спёр, убил, растратил».
а вот нехрен было ссать
где попало, дятел.
ты ещё не пришла, а я вот давно уже
припёрся, разделся и рассекаю тут неглиже,
ожидая тебя, выгляжу как дурак.
ты скажешь, что сроду так, но это не так.
я умён и наг, и, можно сказать, красив.
выражаюсь гладко, внятно, без инвектив.
перед тем как сказать, думаю что сказать. —
твою маму вполне бы устроил подобный зять.
мы бы жили с тобою в городе, где река,
закованная в гранитные берега,
неспешно несёт свои воды в финский залив,
иногда я почти уверен, что «we will live»
с тобой под одною крышей, являя собой семью,
долго и счастливо… об этом-то и пою
вот уже девять лет почти в пустоте, вотще.
жаль, что ты не пришла, и вряд ли придёшь вообще.
Боязнь замкнутого пространства
И вот мне приснилось, что сердце моё не болит.
Н. Гумилёв
В глазах у встречного мента —
Томленье и тоска.
В метро — тщета и суета.
И грань весьма тонка,
Что отделяет бытиё
От тени бытия.
Тут одиночество — твоё.
И суета — твоя.
В туннель уходят поезда,
Скрываясь в темноте.
И всякий, кто попал сюда,
Напоминает тень.
Въезжая в непроглядный мрак,
За окнами — свинец,
Вдруг понимаешь — всё не так,
Ты сам — почти мертвец.
В себя приходишь, только лишь
Выныривая на
Поверхность. — Небо, контур крыш
И, вроде как, весна.
И кажется, что мир — другой.
И ты — живой на вид.
И колокольчик под дугой.
И сердце — не болит.
…а по утрам они просыпались сами,
переговаривались простуженными голосами,
любили друг друга, потом курили в постели,
разглядывали заоконные акварели.
той зимою смеркалось рано, уже в четыре
становилось всё расплывчатым в этом мире.
люди, дома, деревья, площадь у рынка
подёрнуты были сиреневой, сизой дымкой.
той зимою не было солнца, но было небо,
заполнявшее этот город так, что где бы
ни находились бы мы с тобою, всегда казалось,
что нас отделяет от неба всего лишь малость.
отворот (заговор от тоски)
благословясь и перекрестясь,
встану я, раб божий, с опухшей рожей.
выйду на топкий берег угрюм-реки
заговор творить от тоски.
поверну лицо своё на восток,
заговорю так:
как вода уходит в песок,
как ветер уносит тучи,
как падает с горной кручи
стремительная лавина,
так и ты уходи, кручина.
смою речной водой
хмарь с лица, тоску с души.
благословясь и перекрестясь,
пойду вдоль угрюм-реки
месить сапогами грязь,
заговор творить от тоски.
как огонь поглощает дрова в печи,
как пожар пожирает дом,
превращает ольшаник в дым,
так и ты выгорай, кручина.
смою речной водой
хмарь с лица, золу с души.
благословясь и перекрестясь,
выйду я, раб божий, тобой корёженный,
звериной тропкой на берег топкой.
встану на коряге, гляну в бумаги.
там у меня заговор от тоски, писаный от руки.
смою речной водой
хмарь с лица, тебя с души.
я иду тебе навстречу. я — умён, богат, беспечен,
у меня в порядке печень и другая требуха.
ты — потрясная блондинка — шея, грудь, походка, спинка.
ты меж рёбер, словно финка, входишь в сердце и — ага.
и уже плетусь я следом. мне покой и сон не ведом.
лексикон мой сдобрен бредом. в голове сумбур от грёз.
сыпь на коже, тик на роже, изнутри сомненья гложут.
упаси меня, мой боже, от таких метаморфоз.
значит так: иду я мимо, нелюдим и строг, вестимо,
в ореоле, типа нимба. не гляжу по сторонам.
ни к чему хмельная прана, охи, вздохи у фонтана.
мне весна по барабану. — вдруг ты выскочишь и — ам!
извиваясь ночью на простыне —
как не сказано ниже по крайней мере
И. Бродский
попасть бы под трамвай, но не смертельно.
лежать в больнице, слушать пенье птиц.
вести простую жизнь растений.
не различать имен, не помнить лиц.
открыть наружу дверь, как новую страницу.
(диагноз: безнадёжен — амнезия)
и больше никуда не торопиться —
забыл, не помню, болен сильно.
ночами спать глубоким сном младенца
на белой простыне.
и видеть сны. и умереть во сне.
от остановки сердца.
загнанных людей сдают… куда?
в вытрезвитель? в дурку? на храненье
в камеру, где сквозняки и тени,
и горит, горит моя звезда.
загнанных людей ведут… к стене? —
в тихий дом над синею рекою.
в тишину приёмного покоя.
как там в этой ватной тишине? —
вечный полдень, благодать, уют,
музыка волшебная играет.
там никто, никто не умирает. —
не дают.
«жаль, что ты опять не позвонишь…»
жаль, что ты опять не позвонишь —
у тебя проблемы с телефоном.
либо убежали макароны.
ты по кухне ловишь их, кричишь:
врёшь, от этой скалки не уйдёшь
ну-ка! быстро! марш назад в кастрюлю!
и разгорячёно кажешь дулю.
и пустырник огорчённо пьёшь.
или нет, наверно, всё не так —
у тебя проблемы с телефоном.
шнур погрызли мыши. оголённый
провод заискрил, и звук иссяк.
в трубке телефонной тишина
затаилась, скорбная, немая.
ты сидишь, колени обнимая,
на диване в комнате одна.
и в расстройстве горестно молчишь.
…жаль, что ты опять не позвонишь.
Как в глухом лесу плачет чёрный дрозд.
А. Башлачёв
любой високосный год —
знаковый и дурной.
втягиваешь живот,
падаешь в перегной.
пытаешься прорасти
мыслящим тростником,
в сущности, обрести
новую жизнь. о ком
заплачет в глухом лесу
чёрный от горя дрозд, —
так ли уж важно? — суть
в том, чтобы ты пророс.
так выпусти по весне
к небу побег живой.
что не убьёт, сильней
сделает нас с тобой.
оличка лапочка нежный цветок росянки
ты так волшебна невинна и всё такое
мне до тебя дотронуться ли рукою
злой амазонки взбалмошной вакханки
оличка ласточка рыбка моей печали
рядом с лакуной сердца в лагуне ласки
в омуте беспокойства готовлю ласты
склею их ненароком и чао-чао
студенты прохладной жизни,
молодая шпана.
чувствуешь себя лишним —
персонажем сна —
вязкого и чужого,
где вся твоя роль:
не говорить ни слова,
потягивать алкоголь.
слоняться по территории,
узнавать места,
и понимать — ни горя, ни
радости — пустота.
«у моей подруги вылетели пробки…»
