Надежда Ладоньщикова - Угол отражения (сборник)

Может быть, я и правда смертна,
но душа – от смерти лекарство.
Я учусь у тебя, Герда,
растопить ледяное царство.

По земле я хожу тихо.
Может быть, улечу однажды.
Я учусь у блага и лиха,
иногда их учу даже.

Я учусь у всего снова,
я писать научусь у Кая,
из тепла я сложу слово.
Только это сказка другая.

И Небо остается без меня,
и я так часто остаюсь без Неба…
Какие-то обрывки слов храня,
какие-то молитвы среди дня
в цветную небыль…

Проходят мимо лица облаков,
И даже с ними говорить не надо,
хотя они – не очень высоко,
всему, что выше, мы уже не рады…

А небо ждет. В асфальт влипаю я
в поисках неба на клочке бумаги.
И часто Богом кажется заря,
и адом часто кажутся овраги.

Белка с ветки слетела, с неба ли,
но так мило.
А зачем, чтобы все это было?
А зачем, чтобы этого не было?

Белка в руку приходит лапками
И зверушкиными глазами.
Нас бы не было – мы б не плакали,
может, плачем – и исчезаем.

Расцветает что-то неясное,
Громыхает дуэт с богами –
то ли синее, то ли красное,
то ли белое под ногами.

Это парк. Обычный, неубранный.
По утрам я топчусь в этой гамме.
Я спешу усталыми, грубыми,
невнимательными шагами.

Нет, мне некогда с этим возиться,
есть задание – и исполню я:
мне б – в бетонные стены вместиться!
Сердце бы застегнуть на «молнию».

Плохо – стужа, осень – хуже,
что нам нужно?
Все не вечно и чревато –
что же свято?

Кто же в рай, кому же демон,
Да и где он?
Что налево, если здраво,
что направо.

Что направо сплошь неправы,
что налево.
И поют напевы девы
да припевы.

Странно – хоть и не тягучи,
невезучи.
а по небу бродят тучи
серой кучей.

Запахнись – и сгинь по старым
тротуарам!
не дается время даром
мемуарам.

Уберите этот ливень –
несчастливень!
побреду за горизонт.
Где же зонт?

Промелькну своим зонтом
под мостом
то на этом берегу,
то на том.

Как бывает весь измят
даже взгляд!
Только фонари горят
ровно в ряд.

От земли до неба сыр
этот мир.
Туча-туча, где ж ответ?
Его нет.

Ракурс – осень на своем престоле.
Что-то с осенью. В себе ли, в ней,
я сижу без света и без боли,
думая о смерти и весне.

А потом на набережной в сумерках
будут тучи помнить – не о нас.
Слушая, как день прошел, и умер как,
за ближайшим зданием погас.

Льдиною перед дворцами льдинными
замереть на вдохе, не кроша
ветер, улетающий с любимыми.
Время отлетело, как душа.

Осень – только половина лета.
Тише звук. Отчетливее зов.
Боль – всего лишь половина света,
боль – это деление часов.

В первый раз ли душу мы забросили?
Зов души – или галактик вой?
Я частица этой старой осени.
Я частица старости самой.

Боль – лишь третья половина лета.
Осень – громыхание часов.
Хлопает незапертая где-то
дверь – и скоро отлетит засов,

Глаз кошачий с Северного Полюса
отмеряет синие цветы.
Мы куда-то постоянно молимся,
у черты темнеющей воды,

На восходе пролетела яркая,
пролетела странная звезда.
Я, спросонья тапочками шаркая,
снов не понимаю иногда.

– Собственно, кто ты? –
спросили ноты.
– Не знаю, –
ответила я.
– Здесь много работы, и эти высоты
не для тебя!
Кто был, не скроем,
нашим героем,
какой
нас творили рукой!
Зачем, отвечай,
нарушить наш рай
пришла?
– Но я же без зла.
Хочу хоть на волос
услышать ваш голос.
что вам за рай в тишине?
Я без амбиций,
и без репетиций,
я – только тень на стене…
Ни вами, ни ими…
Зачем быть немыми?
и ноты немые, и я.
Давайте друг другу
болтать через руку
сказки сего бытия?
Да, много работы, и эти высоты
не для теней на стене!
Давайте – торгуясь:
чем лучше пойму вас,
тем больше расскажете мне?
– И все-таки – кто ты? –
спросили Ноты.
– Я нота, – ответила я.
я старая сказка, крещендо, развязка
и пауза бытия.

Как застывшие ритмы,
древесные линии.
Заблудилось в них что-то
о душе небывалое.
Как она, ослепленная,
позабывшая синее,
как она, оглушенная,
позабывшая алое…
Пусть проносятся линии
мимо глаз неморгающих,
как рассказы недлинные
о тенях улетающих.
Сожаление – сильное,
но, увы, запоздалое.
Позабывшая синее.
Позабывшавшая алое…
Бьет по хрупкой твердыне
измеренье четвертое,
долго сумерки бьют
в бесконечную лестницу.
Что-то синее-синее,
что-то давнее, стертое,
я хочу, чтоб вернулось
и несло околесицу.
Не запишется набело
старая песня,
если душу оставила,
бейся-не бейся.
Если в окнах подсвеченных
дни отрешенные,
если бьется в стекло
лунным светом забвение…
Это – мной незамеченное,
ненапряженное,
бродит будущих слов
ко мне возвращение.

При чем здесь вы? Вы – только ноты,
которые играет Бог.
Ты все допытывался – кто ты?
Ответить Он тебе не смог.

Ведь их так много! и в китайской,
Ни в нашей музыке их нет.
Не тронь колки! Собой останься,
пока не кончится балет.

А если сдвинутся в попытке
издать какой-то новый звук –
уже не ты. опять попытки,
Здесь каждый шаг – уже недуг.

Ты – только звук, а Он играет,
и вечно все это звучит.
Ты – то живешь, а то, бывает,
твой лад молчит.

Кто-то странный у колодца
не того
брал напрасно пробы с солнца
своего.
Где тот светоч, духа чаша,
тот исток?
стал читать он книги даже
про Восток.
Совершенства свет в сознании
создавал,
просветленья, понимания,
искал.
И кому-то прокричал он,
что не видел ни начала,
ни лица.
Не дается солнце в руки
ни фанатикам науки,
ни певцам.
Загрустил он очень скоро,
путь в духовных коридорах –
без перил.
(А котенок под забором,
в шерстке с неземным узором,
лучик пил).
И слова влетали в ухо,
как ему не падать духом,
много лет.
Но потом, без слов, в покое,
он искал совсем другое –
сердца свет.
Может, муза посетила,
ценной мыслью осветила
третий глаз,
И ушла в свое светило,
как все мысли, пошутила
в этот раз.
На мгновенье его разум
нимбом вспыхнул – весь и сразу.
Нимб погас,
но в душе фантом Пегаса
исцелил его от сглаза,
как и нас.

Распалось на мелкие бусины лето,
куда-то ушло в темноту среди звезд.
Вопрос оказался проще ответа –
ответ был уже не на этот вопрос.

Старого солнца желтая роза,
и снова от слов день защищен.
Ответ оказался новым вопросом,
который еще неизвестно о чем.

Час мой неплох,
Он в светлый ряд
Вольется.
Но дай мне Бог
выдержать взгляд
солнца!

В светлый проем
Тихо войду.
Здорово!
Но в доме моем
Все окна не в ту
сторону.

Смотришь без страха ты,
Как сено косят,
Но где-то тут –
окна распахнуты.
При смерти Моцарт.
Цветы поют…

И – только небо впереди,
уснули кошки, что в груди,
а позади – не больше десяти
домов.
Степь.
И – только, камень, пролети,
а впрочем – не жалей кости, серп.
А нет – так разреши пройти.
Жизнь первой ласточкой была,
и – добела. Потом – дотла.
и позвала
Степь.
Крест.
И только небо впереди,
уснули кошки, что в груди,
а позади – не больше десяти
домов.
Лес.
И все же – разреши пройти.
И кто-то шел, и кто-то звал,
и кто-то – ничего не знал,
не знал, что впереди провал,
и пал.
Экзамен сдал, и мир стал мал,
а тот, кто знал и кто не звал,
отстал.
Он первой ласточкой не стал,
не пел, не спал, а долго ткал,
чтобы дотла и добела –
колокола.
Сползли все тени со стены,
из окон улетели сны,
а он все ткал и ждал войны.
Пришла.
Идешь, поймешь,
скорбей не множь,
и так хорош
крест.
Еще аккорд, еще верста,
вместо распятого Христа –
воскрес.
И – залпы пламени вдали,
цветы на знамени Земли.
Только ничью не раздели
месть.