Хоть и был простужен.
Но не грипп свалил его – цистерной медною
В перекрестке сбили.
И опять помчались с ветром люди бледные
В рев автомобилей.
И опять на сердце знак багровый чертится,
И опять я занят
Мыслями о смерти, о своем бессмертьице
И – самотерзаньем.
<1933>
«Ты помогала мне в успехе…»
Ты помогала мне в успехе
На утомительной земле,
Ты создала мои доспехи,
Ты сделала меня смелей,
Неуязвимей и злорадней…
И всё, что мне тобой дано,
Я взял, но твой покой украден,
Я не люблю тебя давно.
В твоих ресницах звезды виснут,
Ты часто плачешь и не спишь…
А я, в квадрат кирпичный втиснут, -
Я снова впитываю тишь!
1933
«На сердце пусто и мертво…»
На сердце пусто и мертво:
Напрасно притворяюсь кротким…
Властительнейший профиль твой,
Веселую твою походку,
Твоих движений злую власть,
Уверенность твою в победах
Как часто я готов проклясть!..
А под конец, а напоследок,
Поднявши воротник пальто,
Поглядывая одичало,
Проклясть проспект с его авто,
Уйти в пустынные кварталы.
1933
«Я грею ледяную руку…»
Я грею ледяную руку
У сердца, бьющегося громко, –
Я тщательно скрываю муку…
Но вот подходит незнакомка
И спрашивает, вздернув плечи:
«Зачем вы злой и непонятный?»
И что я, что я ей отвечу, –
В себя ушедший безвозвратно?
1933
Русский художник
Кидающий небрежно красок сгустки
На полотно, вкрепленное в мольберт,
Художник я и, несомненно, русский,
Но не лишенный иностранных черт.
Люблю рассвет холодный и линялый –
Нежнейших красок ласковый разлад.
Мечта о власти и меня пленяла,
Меня пленяла и меня трясла.
На всякий звук теперь кричу я: – занят.
Но этим жизнь исчерпана не вся.
Вокруг враги галдят и партизанят,
Царапины нередко нанося.
Мне кажется, что я на возвышеньи.
Вот почему и самый дух мне люб
Французской плавности телодвижений,
Англо-немецкой тонкой складки губ.
Но иногда я погружен по плечи
В тоску и внутреннюю водоверть.
И эту суть во мне не онемечит,
Не офранцузит никакая смерть.
1933
Отказ
Попытки зачернить твою
Прозрачную живую душу
Я проклинаю, я стою –
Весь окровавленный, потухший,
Оставленный на самом дне
Пустого черного колодца.
Расколотое сердце мне
Пощады не дает, всё бьется.
Вчера в последний раз во тьму
Ты сверху протянула руку,
Я стиснул зубы: не приму.
Я вновь обрек себя на муку -
О камни биться, говорить
Кощунства, задыхаться дымом
И смрадом дна, и снова жить
Нелюбящим и нелюбимым.
1933
На балу
Вот девичье тело
(Мне душу любить дано), –
И всё взлетело,
Всё временно сметено,
Ты ждешь, не глядя, –
Как жжется твоя ладонь!..
В моем же взгляде –
Жестокий желтый огонь.
Мы едем вместе
Холодной ночью на бал.
Тебе, как невесте,
Я с твердостью руку дал
В подъезде… Недаром
Тяжелый мой жаден взгляд.
Два толстых швейцара
У вешалок, стоя, спят.
И странное чувство
Мне душу объемлет вновь, –
Мне жаль, мне грустно,
Что и это моя любовь,
Что это не только
Небесный ангельский свет,
Но – пусть мне больно! –
Иного выхода нет.
О, милое тело,
Простит ли твоя душа
Мне темное дело!?
Прерывно, злобно дыша,
Над нею в танце
Ползучем склоняюсь я:
– Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!
1933
Маскарад
Однажды средь ночи привиделся мне маскарад.
Он с жизнью моею был плотно, как карты, стасован…
Какая-то комната. Люди все враз говорят.
А в комнате тесно. А двери в латунных засовах.
В очках а ля Ибсен возник предо мною старик.
Надулись – вот лопнут от смеха – патлатые щеки…
И все засмеялись. И смех этот вылился в крик.
Гремели ладони и дробно трещали трещотки.
В железном оконце всплывала большая луна –
Бессмысленный лик, рябоватый, больной, бледно-желтый.
И все неестественно пели: «как весело нам»,
А я им кричал обличительно: – лжете вы, лжете!
Тут всё завертелось… И кто-то ударил меня
Большой колбасой из узорной и вздутой резины.
И кто-то грозил мне. И кто-то меня догонял, –
Запомнились злобные глазки и лоб шимпанзиный…
Всё было как в жизни… Не верилось, право, что сплю…
Всем вдруг захотелось казаться умней и красивей…
Один бормотал: «я с пеленок искусство люблю…»
Другой тараторил: «структура грядущей России…»
И мне показалось – я сам лицемерю и лгу,
Когда я прижался к стене и с лицом неподкупным
Сказал: «о, какое проклятье быть в вашем кругу…
– Россия ж как боль мне близка, но как даль недоступна!»
1933
Хотелось бы
Хотелось бы вырвать из памяти
Страницу нелепейших встреч
С тобой в январе, когда замети
Захлебывавшаяся речь
Мешала нам мирно беседовать…
И мы до озноба вдвоем
Стояли у дома соседова –
Не в силах унять водоем
Сомнений, намерений, вымыслов,
Не складывавшихся в слова…
Всё это прошло, и не вынесла
Теперь бы моя голова
И той несуразицы выводов,
К которым, бывало, тебя,
Твою точку зрения выведав,
Я вел, неустанно дробя
Ее на частицы – анализом! –
И классифицировал их,
Как рыб… За логичностью гнались мы,
За нами же следовал вихрь
Зигзагообразною линией
И нас и соседов фасад
Опутывал в сумерки синие,
Чтоб мы не вернулись назад
К красе человеческой личности,
Которую просто трясет
От этого гнета логичности,
От этих холодных красот.
1933
Почему?
Солнышко искоса светит…
А я всё шагаю в дожди,
В сумрак, в осенний ветер…
Что
у меня
впереди?
И кто я сам? Неужели
Вестник и спутник мглы,
Любящий свои подземелья,
Закоулки, глухие углы?
И почему так упорно
Рвусь я всегда во тьму
С солнечной тропы – торной?..
Спрашивается – почему?
Потому что лабиринты и глуби
И то, что на самом дне, –
Любит, любит, любит
Жизнь, что с солнцем в родне!
Другим она – незнакомка,
А меня непременно вдогонку
Подбодрит – не очень громко,
Но звонко, звонко!
– «Постой, подожди!
Пройдут дожди…
Всё
еще
впереди!»
Солнце! Я, может быть, болен,
И ты – мой давнишний враг?..
Спрашивается: чем я доволен,
Падая, как в омут, во мрак?..
Может быть, я – проклятый
Трус или маловер?
Может быть, я – глашатай
Смерти? Ее курьер?..
Неправда! Родное, земное,
Глубинное я люблю…
Следуй же, солнце, за мною
В мутную мглу мою,
В лабиринты и глуби,
Где не бывает дня!..
И чувствую: жизнь любит,
Безмерно любит меня, –
А она ведь солнцу родня!..
Другим она – незнакомка,
А мне обычно вдогонку
Летит ее голос (негромко,
Но звонко, звонко):
– «Постой, подожди…
Пройдут дожди.
Всё
еще
впереди!»
1933
Прекрасный мир
Я вхож в прекрасный мир, мир комнаты твоей.
Он осветляет мир сомнений и страстей,
В котором я порой стучусь в ворота ада,
Кощунственно крича: «мне ничего не надо!»
Все нужные слова цветут в твоей груди,
Ты мне не говоришь: «побудь, не уходи!» –
Но держишь у себя необъяснимой силой
Без ветхих слов любви, без восклицанья: «милый!»
И этой тишины, и радостей простых –
Не передашь и ты, александрийский стих!
<1934>
Отрочество
Дни, сотканные из тумана,
Вновь начинают возникать…
Недавно больно, нынче странно
Мне отрочество вспоминать.
Прекрасная пора… Готовность
Растаять в солнечных лучах,
Застенчивость во всем, неровность,
Непостоянство в мелочах,
Нетронутая свежесть, детскость
Высказываний в дневнике,
Кокетство девочки соседской,
Колечко на ее руке,
Ее очки – «очкастый ангел!» –
Размолвка, мой приход домой,
Гимнастика, поднятье штанги
Над беспокойной головой…
А нынче – призрак олимпийства,
Приобретенного в тиши…
Незримое самоубийство
Незрелой маленькой души!
<1934>
«Я сегодня от скуки далек…»
Я сегодня от скуки далек,
Как далек от безумья и страсти,
Потому что мне брезжит намек
На какое-то близкое счастье.
Как на елочной ветке звезда,
Жизнь сегодня сияет, трепещет,
Будто ты мне ответила: «да»! –
И по-новому зажили вещи,
И как будто я ровно дышу,
Улыбаюсь светло, непритворно,
Всё люблю и в дневник заношу
Золотые страницы средь черных.
<1934>
В раздумьи
Что я? – Калика перехожий, –
Смирился внешне и притих…
Жизнь смотрит искривленной рожей
На гордость замыслов моих,
И с горечью я понимаю,
Что я не всё осуществлю, –
Но так безумно я мечтаю,
С такою верностью люблю,
