«Есть такое слово: „не могу“…»
Есть такое слово: «не могу».
Глупое такое слово.
Словно стон, оно слетает с губ
В тишине отчаянья глухого.
«Не могу»… и слезы на глазах,
Жалкие, беспомощные слезы.
И отчаянье, и стыд, и страх.
И кому-то скрытая угроза…
Руки жалобно спадают с плеч
И висят безжизненно, как плети…
— Значит, больше нечего беречь,
Кроме призрачной мечты о смерти…
Но в каком-то дьявольском кругу
Сердце бьется и тоскует снова…
Глупенькое слово: «не могу».
Грустное такое слово.
1937
«Лета не было в этом году…»
Лета не было в этом году.
Лето кануло в темном бреду,
В жутком мраке пустых и бессолнечных дней,
Где теперь с каждым днем холодней.
Ты один в ореоле бесснежной зимы,
Где навеки несхожие мы.
Я одна — в темноте, где надежды и ложь.
Ты в мою темноту не сойдешь.
Лета не было в этом году.
А зимой я тебя не найду.
1937
«К чему теперь высокомерье…»
К чему теперь высокомерье,
Мой честный, безупречный путь?
Кого и в чем я разуверю,
Кого сумею обмануть?
И кто найдет меня прекрасной
В недостижимости такой,
С такой непогрешимо-ясной,
И слишком трезвою душой.
И для чего теперь певучий,
Мой правильный чеканный стих,
Когда я знаю, что не лучше
Таких же тысячи других.
Когда я знаю (втайне где-то,
Наедине сама с собой),
Что жизнь моя была согрета
Одной бессмысленной мечтой.
1937
«От женских слез — до нежности мужской…»
От женских слез — до нежности мужской,
От слов тоски — до исступленной страсти…
Не трудно утешать в беде большой
Словами одиночества и счастья.
Не трудно даже помогать в борьбе
Хорошим, умным, и спокойным словом.
Ты дал мне столько нежности суровой
За все стихи и слезы о тебе.
Но — если грозы напряженной стаей
Давно уж пронеслись над головой?
Но если жизнь, бессмысленно пустая,
Плывет без драм, без бурь, без ничего?
Ты жизнь прошел — (дорога то большая!) —
Все жадно чувствуя, все замечая,
И не увидел сердца моего.
1938
«Я — человек второго сорта…»
Я — человек второго сорта,
Без «широты» и «глубины».
И для чего, какого чорта,
Такие люди рождены?
Зачем? Чтоб нищенкой унылой
Топтаться на чужом пути?
От колыбели до могилы
Себе приюта не найти?
Всегда никчемной и забитой
Всего бояться и терпеть,
Чтоб у разбитого корыта
Последней дурой умереть.
Чтоб ничего не понимая,
Смотреть в любимые глаза,
За бесконечной чашкой чая
Весь вечер слова не сказав…
Молчать весь вечер, дни за днями,
Молчать всю жизнь, молчать всегда,
Чтоб никудышними стихами
Вились ненужные года.
Так жить, — смешно и неумело,
Не сделав ровно ничего.
Прислушиваться в мире целом
Лишь к биенью сердца своего.
И на кровати, в ночь глухую,
В ночь униженья, ночь без сна,
В давно привычном поцелуе
Испить отчаянья до дна.
1938
«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»
Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.
«Новую жизнь» все равно уже мне не начать.
Годы прошли — беспощадно-бесцельно-пустые,
И наложили на все неживую печать.
Жизнь прошаталась в тумане — обманчиво-сером,
Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке.
Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры, —
Зыбкое счастье на зыбком и мертвом песке.
А впереди — беспощадная мысль о расплате:
Боль, отреченье, позор примиренья с судьбой.
Белая койка в высокой и душной палате.
Крест деревянный, сколоченный верной рукой.
1938
«Мне холодно. Мне хочется согреться...»
Мне холодно. Мне хочется согреться
Сесть ближе к печке. Пить горячий чай.
И слушать радио. И сквозь печаль
Следить, как стынет маленькое сердце.
Как стынет это сердце. А в ответ —
Огромный холод в равнодушном мире.
Да музыка, скользящая в эфире
С прекрасных и неведомых планет.
«Прекрасных и неведомых»? — Едва ли.
…Большой концерт в большом парижском зале…
Мне очень холодно. Не превозмочь
Моей, ничем не скрашенной печали.
— И там, на улице, где стынет ночь,
— И там, где музыка, в притихшей ложе, —
Там холодно и одиноко тоже.
1939
«Приходят дни — во сне, не наяву…»
Приходят дни — во сне, не наяву.
И с каждым днем устало стынет сердце.
Ласкает солнце влажную траву.
А я все равнодушнее живу,
И все спокойней думаю о смерти.
Шумит в саду весенняя листва
Над золотом неяркого заката.
Слетают с губ усталые слова…
Мне холодно и руки без перчаток
По зимнему я прячу в рукава.
Сгорают медленные дни. И вдруг
Приходит неожиданная старость…
— За дни любви, за немощный недуг,
— За очертания любимых рук,
— За все слова… Еще за слово «друг».
— За все, что у меня еще осталось…
Я все люблю: лесную тишину,
И городов широкое движенье.
И пережив последнюю весну,
Я в жизни ничего не прокляну,
Но и отдам без сожаленья.
1939
«Тебе — без упрека и лести…»
Тебе — без упрека и лести,
Тебе, мой доверчивый друг,
За наше усталое «вместе»,
За лед не протянутых рук.
За ночи у детской кровати
(Покорное тельце в огне),
За ночи в больничной палате,
В пустой, в неживой тишине,
За то, что по-разному верим
И разное видим вокруг,
За радости и за потери —
Тебе, мой обманутый друг,
Мое непрощенное счастье,
Мое пораженье в борьбе…
Без боли, без гнева, без страсти,
Последнее слово — тебе.
1939
«С каждым годом — всё дальше и дальше…»
С каждым годом — всё дальше и дальше.
Так и будет — больней и больней.
Сероглазый, беспомощный мальчик
Скоро выйдет из жизни моей.
Станет скоро большим, своенравным.
Плох, — хорош ли, — не все ли равно?
Будет брать он у жизни по праву
Все, что только ему суждено.
Расшибется ли, — или добьется, —
Загорится ли ярким огнем, —
Но уже никогда не вернется
В свой задорно покинутый дом.
В дом холодный, безмолвный, пустынный,
Где осталась навеки молчать
Ничего не принесшая сыну,
Ничего не сумевшая мать.
1939
«Еще лет пять я вырву у судьбы…»
Еще лет пять я вырву у судьбы —
С безумием, с отчаяньем и болью.
Сильнее зова ангельской трубы —
Неумирающее своеволье.
Еще лет пять, усталых, грустных лет,
Все, что прошу, что требую у Бога.
Чтоб видеть солнечный, веселый свет,
Еще смотреть, еще дышать немного.
Чтобы успеть кому-то досказать
О жизни — торопливыми словами.
Чтоб все, что накопила, растерять
Под непрощающими небесами.
Еще лет пять, хотя бы. А потом —
Тяжелый воздух городской больницы,
Где будет сердце стынуть с каждым днем,
Пока совсем не перестанет биться.
1939
«Обвей мой крест плющем зеленым…»
